А Сослан, вытащив из кармана ножичек, решил разрезать веревки, туго перетягивающие грудь несчастного Аппа, и вмиг вскочил на арбу. Но чья-то железная рука схватила его за ворот и со всей силой отбросила в сторону. И если б люди не подхватили Сослана, он разбился бы насмерть.
— В Сибири, говорят, очень холодно, брат мой, на, возьми… у меня больше ничего нет, возьми эту шубу, носи в память обо мне! — Это Джамай, отец Сослана, снял с себя шубу и бросил на арбу.
Видя, что народ слишком взбудоражен и толпа все растет и растет, всадники стали торопить возницу.
— А ну, давай живей… Пусть голытьба думает, что все это он с собой возьмет!
Калай улу Аппа вдруг с трудом приподнялся и сказал:
— Спасибо вам, люди, за вашу доброту. Куда бы меня ни увезли, какие бы пытки ни чинили, я буду вспоминать вас, и это сохранит мне силы. Спасибо вам всем, друзья. — И арестованный поклонился толпе. — Я нигде не учился, но точно знаю, что мир стоит вверх дном. Но помните мои слова, — придет время, и он станет на место!
Все тот же злобный всадник, не дав Аппа закончить, полоснул его плетью по лицу. Калай улу Аппа упал на дно арбы.
Толпа загудела, всадники что-то крикнули вознице, и арба быстро понеслась. Люди побежали за арбой, всадники отгоняли их плетками…
Сослан побежал вместе со всеми. До сегодняшнего дня ему все казалось простым. По утрам он любил встречать зарю, пользуясь правами младшего в доме, все делал по-своему, на уроках слушал ворчливого учителя Ять Ятьевича, взбирался вон на те высокие горы… И никогда, даже во сне не видел ничего подобного… Никогда не видел он связанного по рукам и ногам человека.
«Почему люди, ведь их много, разрешают это делать?! И почему связывают хороших людей, а не Чомая и Добая?!» — с отчаянием думал Сослан и все бежал с людьми за арбой.
А толпа росла. Люди волновались, кричали…
— Почему бы нам не отнять у них Аппа! — воскликнул Алауган, хватаясь за рукоять кинжала.
— Можно было бы, да смотри, как они все вооружены! — ответил стоящий рядом. — Они перестреляют нас всех на месте, и им ничего не будет за это!
— Горцев никогда не пугали винтовки, только мы, старики, сейчас подумали о другом… — сказал старик Калагерий. Опираясь на палку, он с трудом поспевал за всеми.
— О чем же, Калагерий, подумали старики? — спросил Касым.
— Думаем, они только пугают нас Сибирью. Не осмелятся они сослать его туда! Побоятся нашего гнева! Подождем немного. Если узнаем, что они действительно решили отправить его в Сибирь, — тогда мы покажем, на что способны! Не так-то легко сослать в Сибирь певца Карачая! — весь дрожа от волнения, говорил Калагерий.
— Верно говорят: «Старику утирай нос и держи для совета»! — загудела толпа.
Арба между тем удалялась, и люди поотстали. Женщины, вытирая слезы, расходились по домам. А мужчины столпились возле мечети.
Скоро к собравшимся подъехал верхом на лошади сам кадий. На нем была голубая атласная аба{11}, скрадывавшая его полноту, а на голове высокая, из дорогого каракуля шапка.
— Салам алейкум, люди!
— Алейкум салам, слуга аллаха, — ответили ему.
— Да-а-а… пошутить и побалагурить, дорогие мои, можно, никто вам не запретит, не дай аллах прожить нам хоть день без шуток и веселья. Только вот распускать язык, ругать царя и высмеивать своих братьев по вере, — такого права никому не дано. Аллах повелел таких людей жестоко наказывать.
— Но Аппа ведь никогда не говорил неправды! Его слово было метким, как стрела, — сказал Калагерий, раздраженно отшвырнув камень ногой.
— Кто шутит с огнем и со стрелой, тот сам всегда от них и погибает, — зло всматриваясь в Калагерия, ответил кадий.
— Кажется, и тебе, кадий, досталось от Аппа? — поддел кадия Алауган.
Мужчины оживились, послышался смех.
— Вот уж правду пишут в Коране: незадолго до конца света люди потеряют совесть! — С этими словами кадий вскочил на лошадь и ускакал.
Алауган вложил было пальцы в рот и хотел свистнуть ему вслед, но Джамай, отец Сослана, остановил его и сказал:
— Не гневи аллаха, все же он его слуга.
Три года прошло с тех пор, как по ходатайству известного карачаевского поэта и художника Ислама Пашаевича Крымшамхалова в ауле Учкулан открылась русская начальная школа. Учитель русского языка Ефим Модестович, которого Сослан прозвал Ять Ятьевичем, по обыкновению проверял до начала уроков работы своих учеников. Стопа тетрадей, лежавшая перед ним, быстро таяла. Последнюю тетрадь Ефим Модестович, не открывая, отшвырнул в сторону и устало откинулся на спинку стула.