— го уже видел.
— Что, не понравился?
— Город — как город…
— Не торопитесь с выводами. Вот у меня сегодня относительно свободный день. И я могу побродить с вами по улицам. При условии, что не буду влиять на ваше впечатление, но вы будете внимательным попутчиком. Идет?
— Простите, я хочу знать одно.
— Что именно? — Бондарев улыбнулся.
— Скажите, ну а зачем вам это нужно?
— Резонный вопрос. Будем честны: будь вы обычным приезжим, я ни за что не подарил бы вам ни одной своей минуты. Но вы —
следователь. И как никто другой, должны знать все о нашем крае. Ведь вы отправляете к нам на исправление тех, с кем сами не справились. Так вот вам надо увидеть, понять, как здесь преступники перековываются. Ну а еще я хочу поводить вас по своей молодости. Она у меня здесь прошла. Посмотрите на нее со стороны. Говорят, чужим глазам недостатки виднее. Да и хочется вернуться в нее хоть ненадолго. Так-то, самому — духу уже не хватает. А вместе с вами экскурс этот осмысленнее станет.
Они вышли в белесое утро. Улицы, дома прятались в рыхлом, непроглядном тумане, устало дремавшем на плечах города. Бондарев предложил:
— Пойдемте к пристани. Именно оттуда началась история Магадана.
Пристань Магадана. Совсем небольшая, невзрачная. Причал волнами избит, штормами изгрызан. Съежился под морозом, молчит. Глядя на пристань, Бондарев задумчиво произнес:
— Сколько осужденных, ступив на причал впервые, тут же оглядывались назад! Будто надеялись за мокрым горизонтом увидеть, разглядеть родную сторонушку. Чтоб улыбнулась она ему приветливо. Каждому— своя. Но что увидишь в свинцовой мути Охотского моря? Горе свое? Безысходность? И сверкнут слезы из глаз. Доведется ли, посчастливится ли вернуться обратно?..
Может, поэтому в суровом краю рождались в промерзших бараках сентиментальные песни зэков, известные всему Северу. Отсюда, от просоленного причала, в промозглый дождь, в туманную непогодь уходили переполненные пароходы. Шел 1941-й год. И строители Магадана, трассы, геологи, золотоискатели, охотники рвались на фронт. Старые, молодые, приехавшие сами и по вербовке. А еще-то, кто написали письма с просьбой послать на передовую — из лагеря. Виновные и невиновные писали: «Испытай те в бою. Мы докажем кровью…»
Уходивших в лагере считали счастливцами. Каждый отправленный на фронт отмечался звездочкой на стене барака.
Как воевали? Жизни не щадили. Они не знали, что такое страх. Его они уже пережили. И похоронили. И сами… почти все полегли в том году. Работать умели. Воевать не научились. Не успели. Знаете, был у нас тут один чудак. Но не без царя в голове, песню про зэков Магадана написал. Про фронтовиков.
— Интересно. Впервые здесь узнал, что и осужденные воевали.
— Вот как! Но ведь многие были с территорий, уже оккупированных фашистами. Знаете, как они на фронт просились! Сталину писали, Ворошилову…
— А оставшиеся? Как они в те годы работали?
— Сутками. Без отдыха. Все фронту отдавали. Сами! Их никто не просил, не принуждал.
— То была война, она любого образумит.
— Верно. Но не только это. Сами по себе люди, будь они свободными или зэка, любят не только свои жизни, свои семьи, но и свою землю.
— Воры любят землю? — удивился Яровой.
— Еще как! Зэк — он для свободных изгой. А в лагере — равный среди себе подобных. И вот этот причал, на каком вы стоите, они зимой строили, в пятидесятиградусный мороз! Рукавиц не было. Они и не просили. Знали: не до них сейчас. Без полушубков и валенок, в телогрейках с темна и до темна. За себя и за ушедших на фронт старались. Чувство самосохранения…
— Вот это верно. Большего нет у них, — перебил Яровой, которого начинала злить амбиция Бондарева.
— Ошибаетесь. хотел сказать, что этот инстинкт уступил место чувству коллективизма.
— Ну как же! Групповые ограбления…
— Вы, мил человек, следователь. А мы еще и людьми обязаны быть. И не забывать, что любой преступник способен к исправлению.
— Можно подумать, что здесь все перевоспитываются.
— Не все. Но и преступниками они становятся не у нас. Здесь они лишь отбывают наказание. По-разному сказывается Север на их судьбах…
— Вот и я об этом. Не каждый покидает этот причал переродившимся.
— Я не спорю, но сюда они приезжают сплошь уголовниками. Я имею в виду осужденных. И перековывают их не только режим, климат, но и тот самый коллектив, какой вы высмеиваете. Отправляя их сюда, вы ведь не ждете чуда! А просто хотите, чтоб возвращались к вам не рецидивисты, а относительно нормальные люди. Пусть с искалеченной судьбой, но с человеческим сердцем. Ведь так?