— Почему? — удивился следователь.
— Ждать придется долго.
— Вы плотогонов знаете?
— На кой черт они мне нужны! Своих забот хватает.
— А разве плотогоны не ваша забота?
— Нет. Они из Ныша. У меня только лесорубы. От них голова кругом идет.
— Вы же только что хвалили их?
— Да. В общем все хорошо. Но это хорошее легко не дается. Все трудом…
Плоты надвигались. Вот уже послышались и голоса. Кто-то ругался. Другие перекликались.
Маленький буксирный катер тянул головной плот. Как собачка на цепи, он надрывался от непосильного груза.
Яровой внимательно вглядывался в лица плотогонов. Кто из них Клещ? Но эти двое проплыли молча, едва удостоив катер взглядом. Оба старые. Но Беник по описаниям не таков. Хотя столько лет прошло…
А вот вторая пара. Рулевой хохочет над напарником. Тот в мокрых штанах стоит. Видно, в воду окунулся. Плот подвел. И рулевой, повернувшись к катеру, крикнул:
— Эй, сменные портки не имеете в запасе? Дайте обоссавшемуся! А то мужичье поморозит ненароком? Магарыч с него возьмете!
Его напарник обжимал брюки, ругаясь.
Вот и третья пара показалась. Рулевой поет во все горло, развлекая себя и напарника.
Затихала песня вдали. Вот и следующая пара показалась. Рулевой курит. Второй — веревкой бревно привязывает. Нагнулся. Лица не видно.
— Эй! На корабле! Закурить найдется? Дай взаймы под процент! — крикнул насмешливо разогнувшийся.
Старшина кинул пачку «Беломора», тот поймал. Поблагодарил кивком.
Следующая пара. Рулевой глянул на катер. Тут же отвернулся. И вдруг крикнул:
— Бенька! Держи бревно в четвертом!
Яровой вздрогнул. По телу будто ток прошел. Клещ! Вот он! Но тот скачет с плота на плот козлом. Бревно багром схватил. Подтянул к плоту. Быстро примотал веревкой. Разогнулся. Оглядел катер внимательно. Лица будто ощупал. И отвернулся равнодушно.
Следователь запомнил его лицо, фигуру, взгляд. Словно сфотографировал. Другие плотогоны его интересовали гораздо меньше. Они его знают, они работают с ним. Им известен каждый его шаг. Ведь и помимо работы, где все друг у друга на виду, живут в одном селе. А там секретов не бывает. Любая отлучка в глаза бросится. Всем.
Плоты шли.
«Кто его друг? С кем он общается? С кем из них? Кто особо хорошо знает его?» — думал Яровой.
Скоро ему предстоит встреча и знакомство с ними. Что они знают, что скажут о Клеще ему, следователю?
Яровой не обольщался. Но все же рассматривал лица плотогонов. Вот последняя пара скрылась из вида, и катер, вздохнув облегченно, помчался по освободившейся реке.
Вскоре катер причалил к берегу, где работала бригада сборщиков плотов.
Лес штабелями аккуратно сложен на берегу. Сплотчики работают, не разгибая спины. Звенят топоры, вбивающие скобы. Слышится стук скатываемых со штабелей бревен. Все заняты. Никто даже головы не повернул в сторону подошедшего катера. Словно и не видели его. Или сделали вид, что не заметили.
Лишь тощий дедок подошел к берегу. Глянул из-под ладони на следователя.
Они поздоровались.
— Где бригадир? Можно его позвать, отец?
— Ой, милок! Не подходи! До вечера! Не подойдет. Еще облает матерно. Ишь, торопятся, не до разговоров им сейчас. Не станет говорить.
— Я по делу к нему.
— А кто ж к нам без дела приезжает? Все по делам. Не ты один. Но видишь сам — работают. По нужде малой отскочить и то некогда.
— А вы кем здесь?
— Я один бездельный, посередь их мотаюсь, как говно в проруби. А все из-за начальства. Сторожем меня определили. А кого сторожить? Ить воров у нас нету на этот лес! Ну кому он нужен? Даром предлагай — никто не возьмет. А они одно дудят— положено по штатному расписанию. И все тут.
— Далеко отсюда до бригады лесорубов? — спросил старика Яровой.
— Э-э! Мил человек, тебе с непривычки пешком идти — замаешься.
Яровой огляделся:
— А трактор скоро подойдет с лесом?
— Час ждать.
— А лошади?
— На них не уедешь. Они хлысты возят.
— Вон как. Скажи, отец, а ты сам здесь давно работаешь?
— Сторожем?
— Ну да?
— Раньше я лес тралевал, на лошади… Не-е. Года нету.
— Всех знаешь?
— Конечно.
— И Сеню?
— Как же? Знаю бригадира. И с его деланы лес возить доводилось…
— Говорят, хороший мужик?
— А ты что — к нему?
— Да.
— Не знаю кому как, да только по мне он хороший — покуда спит. А проснется — сущий дьявол..
— А что такое? Выпивает?
— Не приведи бог! Он трезвый — наказание, а если выпил бы, чтоб было! Не пьет! Без того — гад!
— Он часто тут бывает — у вас?
— Не-е, не бывает. Ох и горластый! А ругливый. Сотню мужиков перекричит. Да так лается — по-черному. Ухи вянут его слушать. Так срамно он матерится.
— Только за это ты его не уважаешь?
— Дак он, прости меня, Господи, муху и ту норовит так назвать, что ей жизнь не мила. А на меня что не говорил? Курячьей жопой лаял.
— А за что?
— За плохое настроение.
— А другие как к нему относятся?
— Боятся.
— За что?
— Дак ты глянь на него! Кулачищи — с бычью голову. И всем грозит. Башку оторвать. Нормальным языком говорить не умеет.
— С плотогонами он тоже так держится?
— Со всеми.
— Он с плотогонами видится?
— Нет. Но коль свиделся бы — тоже досталось бы! Счастье, что в лесу завсегда торчит. Нельзя его оттудова выпускать. Экий черно-слов! В нашем лесу его даже ведмеди боятся. Рыси и те с его деляны сбегали. Других дерут, а его — нет. Анчихрист — не мужик.
— Скажи, отец, он с деляны в марте уезжал куда-нибудь?
— Что ты, милый? Его ж без узды никуда одного нельзя. Ведь рот его — паскудней задницы. Никак нельзя его на люд выпускать.
— Значит, не уезжал?
— Не, покуда поселенец, не выпустят. А и освободится — грешно его на люд показать. Нет, мил человек, не зря таких в тюрьму садят. И ты к нему не ходи. Обидит. Он такой. Ни старого, ни малого не стыдится.
— Что ж, его некому одернуть?
— Попробуй, коль смелый такой, — глянул старик на Ярового.
— А друзья его, что ж, молчат?
— Нет у него друзей. Один только. Да и то, не другом его кличет, а чудно, по-собачьи.
— Кент?
— Во-во! А ты откуда знаешь?
— Догадался, — усмехнулся следователь.
— Уж не с их ли ты компании? — прищурился дед.
— Нет, отец. Не с их.
— А то я гляжу, больно догадливый.
— Слышал, что он людей так зовет.
— Людей он матом лает. Супостат проклятый.
— А кто же этот — его кент?
— Такой же, как и Сенька. Аферист. Тоже поселенец. Годами старик, а по-людски дня не жил. Ни угла, ни семьи. Пропащие они все тут. Как один.
— А кем работает этот второй?
— Черт его знает.
— Как зовут?
— Не знаю.
— Как он выглядит?
— Так же, как и Сенька. Такой же лохматый. Борода— страх какая. У них у двоих только бороды. Остальные не носят.
— С начальством-то как же ладит бригадир? Тоже, как со всеми, или иначе говорит?
— С ними чуть легше. Но тоже… Как загнет — на ногах не устоишь.
— А как они на это смотрят?
— Молчат. Видать, тоже, не хуже нас грешных, боятся его.
— Кто ж это такой трусливый из начальства, что одернуть не решатся?
— Кто? Прораб и мастер. Они. А тебе зачем все это надо знать?
— Работа моя такая, отец.
— Уж не милиционер ли ты? — отодвинулся старик.
— Ты тоже догадливый. Почти, — усмехнулся Яровой.
— Ну, ты тут сиди, жди кого тебе нужно, а я пойду подремлю, — проворно встал сторож.
— Погоди, отец!
— Чего тебе?
— А где мастера и прораба найти?
— На Сенькином участке. Все там, — пошел старик от Ярового, семеня торопливо, не оглядываясь.
Яровой подождал еще немного. Из леса, тарахтя всеми гайками и болтами выехал трактор, волоча с деляны Сеньки очередную пачку хлыстов. Они пахли глухоманью, смолой, свежестью.
Яровой подошел к трактористу. Тот уже отцепил хлысты, снимал трос с леса.
— Бригадир твой сейчас на деляне?
— А где ж ему быть? Конечно, на работе.
— Подвези меня на участок.
— Садитесь.
Подмотав трос к «серьге», парнишка ловко вскочил в кабину. Трактор тронулся.
В кабине было шумно. Так что разговаривать было невозможно. Дорога на деляну была вся в ухабах и старый «натик», переваливаясь с боку на бок, подпрыгивая, чихал на каждом шагу, грозил перевернуться с минуты на минуту. Но тракторист сидел спокойно. Словно по асфальту ехал. Не реагировал на толчки. Лишь когда трактор глох, брал заводную ручку и шел заводить свою машину.