— Уже знаем. Напился. Жена его увела домой. Пока отхаживала, время шло. Позвонить мне забыла. За тобой послать некого. А котлы и погасли.
— Ну и дела, — покачал головой Беник.
— Придется тебе опять по две смены поработать, покуда он на ноги встанет. Больше его подменить некому. Сам знаешь — вздохнул механик.
— Нет уж. Спасибо. С меня тоже хватит. Я не двужильный. И прислали меня на поселение работать за себя одного.
— Я не могу требовать. Я прошу.
— А я отказываюсь! — взвился Беня.
— Ладно, я сам за него буду дежурить. Но я тебя, как человека прошу — три дня ты сможешь подежурить за него?
— Нет!
— У меня сестра сегодня умерла. В больнице. Ее не смогли прооперировать вовремя. Опоздали. Аппендицит лопнул. И все в полость и в кровь пошло. У врачей скальпели к рукам примерзали. Не смогли. Двое детей осталось.
— Вот как, — опустил голову Клещ. — Что ж ты не позвонил мне? Я б сразу давление дал на всю катушку!
— Нельзя, Бень! В интернате пятьдесят детей. В круглосуточных яслях— тоже. Сколько на ремонт ушло бы… Нельзя было рисковать. Там тоже жизни. Да и помогло бы ли ей это? Я сам виноват. Это я опоздал. Я…
— Ты иди. Иди, — не мог поднять на механика глаза Беня, и добавил: — Сразу бы сказал. Конечно, подежурю за него.
Утром, когда над Тигилем проснулось первое солнце первого дня нового года, люди еще не все узнали о случившемся. И только поселенец, тяжело вздыхая, ворочал уголь, забрасывал в топку полные лопаты.
К обеду руки так устали, что не могли уже слушаться, стали чужими, неповоротливыми. Глаза слипались. Беник выскакивал наружу, тер лицо снегом. Это помогало ненадолго. Через полчаса веки снова тяжелели и закрывались глаза сами по себе. Тогда Клещ начал обтирать снегом голову.
— Нельзя спать! Нельзя! Встряхнись же ты! — ругал себя поселенец. И все время смотрел на часы.
Когда до конца работы оставалось два часа, в котельную пришел Евгений Иванович. Он молча прошел, тихо сел у стола.
— Ну что вам от меня надо? Что?! Чего по пятам ходите? Чего караулите?
— Откараулил. Все. Кончилось мое дежурство сегодня. Умерла она…
— А что я мог сделать?! Рисковать другими? Так они — дети! Где гарантия?
— Разве о том теперь стоит говорить? Давай я лучше расскажу тебе о ней. А?
— Зачем?
— Не знаю, — пожал плечами Евгений Иванович. И, нахмурившись, добавил:
— Раньше — не стоило. А теперь…
Клещ отошел к котлу. Подкинул уголь в топку. Долго не подходил к столу, за которым сидел Евгений Иванович. Но тот не собирался уходить. И Клещ, сделав вид, что ему нужно сделать запись в журнале, подошел все же к столу.
— Так вот. Жила девушка. Познакомился я с нею на втором году войны, — сказал Евгений Иванович.
— Потом она вашей женой стала.
— Нет, я об умершей. Она не была моею никогда, — замолчал Евгений Иванович на время, а потом продолжил, словно себе самому.
— Под Сталинградом я впервые ее увидел. Худенькая, угловатая. Она так была похожа на мальчишку, что мы на нее и не обращали внимания. И была она медсестрой в танковой бригаде. Может слышал, там, под Сталинградом мы воевали с Гудерианом и Паулюсом. Не дали им соединиться вместе. Этим двум армиям. Страшно вспомнить. Сколько ребят полегло! Сосчитать трудно. А скольких покалечило.
— Всех жизнь калечила. Кого на войне, кого в лагере. Всякого по своему.
Евгений Иванович молча глянул на Беню. И продолжил, вроде не слышал его слова:
— Иной раз загорится танк, а в нем снаряды. Взорвется, погибнет не только экипаж, а и те машины, что поблизости. Но танкисты не уходили. Уводили загоревшийся танк, чтоб других не покалечить, не убить. И выведя танк подальше, открывали нижний люк и уходили из машины, пока огонь на бензобаки не попал. Но все это нужно было успеть сделать в две-три минуты.
— Мы «на деле» быстрее управлялись, — снова перебил его
— Не всем удавалось спастись таким путем. Случалось, взрывалась машина в последнюю секунду. Когда люк уже был открыт. Бывало, двое выскочить успевали, а остальные — нет. Случалось отскочить не удавалось. Осколки — тоже штука опасная. Танкисты знаю. Бывало, покуда выскочат — все обожгутся ребята. Их она спасала. Лечила раны, ожоги. Ночи над ними не спала. А скольких из танков вытащила! Даже из горящих. Под обстрелом, во время боев, на себе в землянку перетаскивала. Сама такая маленькая, худая. Откуда у нее силы брались. За день до пятнадцати, а иногда и по двадцать мужиков, здоровенных парней-танкистов, из огня выносила. И спасала, не только жизни. А и здоровье. Сколько она видела крови и наших ран! Такое не всякому мужчине по плечу. Мы, когда выздоравливали, песни ей слагали. Теперь даже неловко. Корявые, нескладные они были.