И давно пора закрыть нам двери
Пред несправедливостью и злом.
Болдинская осень
В багрец и золото едва
Леса окрестные оделись,
Как уж и ветры расшумелись,
И зябко ежилась листва.
Вечерней песенной порой,
Когда на травах стыли росы,
Курчавый, быстрый, молодой,
Одетый для прогулки просто,
В лесную чащу уходил он,
Она давно его манила…
Всю жизнь смотреть – не насмотреться
На красоту лесов родных…
Он повторяет первый стих,
Что только вырвался из сердца.
Стихи текут нетерпеливо.
В них все: любовь, надежда, гнев.
Он их читает нараспев
И улыбается, счастливый.
Он, может быть, не знал тогда.
Какая в них таилась сила,
Что эти строки навсегда
Потом запомнит вся Россия.
А где-то там, за темным садом,
Закат холодный догорал.
Отсюда звонкий
Медный всадник
По всей России проскакал.
Однажды под багряной сенью
Осенних болдинских аллей
Поэт простился с сожаленьем
С Татьяной милою своей.
Молчал старинный барский дом,
И каждый вечер перед сном
Земля росой дымилась белой
И лес был сумрачен и нем.
И в небе затонула просинь,
Когда над миром прошумела
Листами пушкинских поэм
Златая болдинская осень.
Письмо
Я сегодня в дороге вспомнил
Свой далекий
Притихший дом.
Ты, быть может,
Сейчас письмо мне
Пишешь там за моим столом.
Мама,
Снова ты мне напишешь,
Чтоб в пути я себя берег.
Я как будто твой голос слышу
Из-за добрых
Нескладных строк.
Только ты не сердись напрасно,
Нету в этом большой беды,
Что я там,
Где чуть-чуть опасней,
Чем могла бы представить ты.
Я в письме рассказать не смею,
Чтобы зря не пугать тебя,
Жизнью как рисковал своею,
Всей душой нашу жизнь любя.
По примеру людей бывалых
Провожатых не брал с собой.
Не однажды
В горах обвалы
Заставали меня весной.
Но с дотошностью
Чисто русской
Я хотел все изведать сам:
Поднимался по тропкам узким
Прямо в синие небеса.
Из-под ног убегали камни,
Слушал их нараставший гул…
А весною,
В разлив недавний,
В горной речке
С конем тонул.
Но тебе обо всем об этом
Я умышленно не писал.
И свои от тебя секреты
Ненадолго в стихах скрывал.
Я хотел в этот край всмотреться,
Все изведать, понять сполна,
Чтобы правда из жизни в сердце,
А из сердца в стихи вошла.
Видел я:
Поднимались всходы,
Где ковыль выгорал дотла:
У Севана
Забрали воду,
Чтобы жадно земля цвела.
До сих пор я не верил в чудо,
Но спустившись под землю, в ГЭС,
Я поднялся потом оттуда,
Не посмев
Отрицать чудес.
Мне теперь это все знакомо,
Будто здесь и родился я.
Но пора
Подаваться к дому,
Верно, ты
Заждалась меня.
Родное
Все,
Все, как есть,
Хранится в сердце:
К реке пробившийся ручей,
Поля – смотреть – не насмотреться
С широких батькиных плечей.
И дом, где родился́ и вырос,
Где каждый шорох помню я,
И леса утренняя сырость
В притихших капельках дождя.
И сел мудреные названья —
То Ветролом, то Нелюды́,
И шумное негодованье
С плотины сброшенной воды.
Все, все запало в сердце крепко…
Я с каждым днем люблю сильней
Дом у ручья,
И дождь на ветках,
И даль распаханных полей.
Собака
Трамвай через стихший город
Вез свой обычный гам,
Дождя голубые шторы
Раздвинув по сторонам.
Луч солнца, блеснув из мрака,
На окнах его потух…
Бежала за ним собака
Во весь свой собачий дух.
Бежала, не отставая,
Как только бежать могла,
Как будто бы с тем трамваем
Связана чем была.
На сутолочных остановках,
Передохнув чуток,
Карабкалась в дверь неловко,
Путалась между ног.
Но люди спешили мимо,
И трогался вновь трамвай.
И в окна тогда заливно
Стучался собачий лай.
А люди дивились в окна,
Жалели ее к тому ж…
Бежала она,
Измокнув,
По черному морю луж.
Бежала,
А тут же рядом
Плыл человек у окна…
Усталая,
влажным взглядом
Взглянула туда она.
Взглянула в крутой загривок,
Плеча равнодушный край,
И кинулась торопливо
Вновь догонять трамвай.
На заре в лесу
Хорошо на заре в лесу:
Тишь.