— Чем могу служить?
Субботин остановился посреди комнаты с протянутой для рукопожатия рукой. Еще больше напряг лоб. Нахмурился. Потом отдернул руку, как при ожоге.
— Чем могу служить? — повторил Артынов.
— А ты постарел, Василий Кузьмич! — вспыхнул Субботин. — Очень постарел. Обрюзг. Потерял фигуру. Но все тот же! Узнать не трудно!
И Артынов вспыхнул, вглядываясь.
— Я вас что-то не помню…
— Где же запомнить? Образ жизни у тебя, Василий Кузьмич, весьма подвижный. Да ведь и сколько уже лет прошло! А мы тебя иногда вспоминаем. Как о маслозаводе заговорим, так и в затылках чешем.
Артынов отложил счеты, протер лоб ладонью.
— Без меня там вы можете что угодно говорить. Судили бы! А то ведь не судили! Теперь уже речь ни к чему.
— Сразу не догадались. Ты, оказывается, не просто очковтиратель и жох, а со значением. По-твоему, правды вообще нет, а кругом лишь обман да ложь. Наверно, сам себе правды не говоришь. Дескать, если хочешь хорошо жить, в славе, в почете, то, где надо, соври, где выгодно, хапни, а где не выгодно и опасно, чужую спину подставь. Ведь так?
Артынов нахально кинул:
— Наше время такое — не зевай!
— Ишь ты! — удивился Субботин. — Какой откровенный!
— Сначала поймай меня и докажи. По закону!
— Верно, поймать тебя, Василий Кузьмич, трудно и сложно. Ты всегда за чужой спиной. И когда поглядишь, глаза у тебя честные, можно сказать, совсем невинные. Как это ты умеешь?
— Глаза телячьи, а зубы волчьи! — резко добавил Корней.
Его охватило волнение, такое необычное и сильное, от которого ноги и руки стали тяжелыми.
— Но-о, ты! — прикрикнул Артынов.
— Не нокай и не ори! — тем же резким тоном сказал Корней. — Документы из бухгалтерии выкрал. Журналы учета производства уничтожил.
— Клевета!
— Это ты теперь перед законом ответишь, клевета ли. Напрасно старался, Василий Кузьмич!
Субботин оглядел Корнея, соображая, чем вызвана подобная резкость, затем понимающе кивнул и перевел взгляд снова на Артынова.
— А ведь где-то, все же, найдешь ты конец, Василий Кузьмич! Мы из-за тебя хорошего товарища потеряли. Пришлось-таки директора маслозавода исключать из партии. Ты жульничал, а хорошего человека пришлось исключать. Надеюсь, здесь ты еще не успел? Или уже успел? Пожалуй, мне следует к вашему директору зайти, кое-что о тебе рассказать…
Жигари, бросив играть в шашки, столпились у входа.
Артынов площадно выругался и раздвинув руками толпу, ушел из конторки.
Вслед за ним сквозняком снесло со стола бумаги и раскидало их по полу.
— Может, не нужно его так? — спросил Субботин.
— Каждому по его цене! — бросил Корней.
В конце дня он встретил Артынова еще раз. Тот был уже вдрезину пьяный, и Лепарда Сидоровна, не вытерпев криков и буйства, учиненного им в столовой, вытолкала его за двери.
Тут, возле столовой, Артынов сначала упал, ударившись головой об угол фундамента, затем сел, привалившись, выволок из кармана бутылку водки, долил в себя и окончательно потерял рассудок. Орал он всякий вздор, ругался, хохотал и ревел, пока двое дюжих парней по распоряжению Богданенко не избавили слабые нервы Лепарды Сидоровны от испытаний и не увезли Артынова на машине под надзор жены.
Поздним вечером Артынов опять появился на улицах Косогорья, снова орал и кому-то грозился.
На рассвете его обнаружила тетя Оля, после уборки мастерской выносившая мусор в отвал. Он сидел на земле, укрепив к перекладине забора тонкий поясок, стянувший ему шею.
Рядом в бурой траве валялись порванные в клочки документы и деньги.
Когда его положили на телегу, Богданенко плюнул:
— Дрянь, дрянь! Подло жил, подло сдох!
Отходили грозы. Еще на перевале к осенней поре бросались на землю короткие, беглые дожди, но гром гремел не раскатисто, а молнии лишь вспыхивали и гасли, как отсыревшие спички.
На озере, привязав лодки к якорям, по-прежнему торчали терпеливые рыбаки, а ребятишки уже перестали купаться — вода похолодала.
Иногда со степи налетала пронзительная непогодь, будоражила озеро, вспучивала волны, и они хлестались о берег, выбрасывая пену, поломанные удилища, бурые набухшие водоросли и замученных донной зыбью рыбешек.
В подветренной ряби у камышей жировали утиные выводки, гоготали домашние гуси.
После захода солнца волны опадали, утомленное озеро дремало, а вновь народившаяся полная, круглая, спелая луна расстилала по нему синие дорожки, тканные золотом.