На заозерном берегу темнел хвойный лес, под ним, над водой, мшистая скала и широкое полукружье камышей.
Семен Семенович выбрал место у старых коряг. Эти коряги остались от берез и сосен, подмытых водой, вывороченных свирепыми осенними бурями. Деревья, переломленные, лежали в сыром песке, намокая и обрастая мхом, а корневища, как бы окаменелые, служили теперь пристанищем птицам. Чуть поодаль торчали над поверхностью нечастые листья водяных лилий и плавали плети мелкой резучки.
Уже вечерело, и Семен Семенович не стал тратить время на устройство ночлега.
— Сначала попробуем место, как насчет клева!
Кинув плащ на тальник и прихватив снасть, он первым полез на коряги, поближе к омуту.
Мишке досталась удочка с крупным окуневым крючком.
— Валяй, валяй! — скуповато отклонив просьбу о другой удочке, посоветовал Семен Семенович. — Приловчайся. Рыба дура, рыбацкое счастье случайно.
Насадив наживу, Мишка тоже полез к омуту, но Семен Семенович сразу его прогнал и велел кидать к водорослям. Красный поплавок с белой обводкой мягко плюхнулся на тихую гладь, попрыгал, замер и долго стоял так. Мишке наскучило. У Якова и Семена Семеновича тоже не клевало.
— Наверно, ушла рыба кормиться в камыши, — боясь нарушить тишину, осторожно заметил Мишка. — Ни даже, даже…
— Тш-ш, ты! — шикнул Семен Семенович. — Экий нетерпеливый! Не на промысел пришел. На уху добудешь.
— Мне только на уху. Наташке…
— Ты у меня смотри, парень, — вдруг пригрозил Семен Семенович, шевеля усами, — больше не балуй! Я тебе за Наташку, коли обидишь, сам башку отверну. Иная бы на ее месте тебя после Лепарды близко к себе не пустила.
— С Лепардой это я так… — замялся Мишка. — Для близиру. А у меня с ней ничего. Водку пил, а ночевал отдельно. Звала, было…
— Небось, и она не чурка.
— Я сразу предупредил: «Давай по-хорошему!» Не поняла сначала. «Ну, — говорю, — сама ты никогда не любила, что ли?» И про Наташу. Пожалела ведь. Слава худая, а так не было ничего…
Семен Семенович кинул пригоршней прикорм и опять погрозился:
— Тш-ш, ты!
Сидели долго, сизый дымок от папирос тихонько плавал, путаясь в мшелых корневищах, из леса, нагретого за день, тянуло теплой прелью хвои.
Мишка чуть-чуть придремнул.
— А ты меня за племянника не упрекай, — очевидно, вспомнив, пробурчал Семен Семенович в сторону Якова. — Я за один рукав, а Марфа за другой, вот и станем его тянуть, кто перетянет. Я с убеждением, а Марфа с легковой машиной, с полными сундуками.
Яков не ответил. Поплавок от его удочки легонько дернулся, упал на бок и тронулся с места. Яков изготовился, привстав, а когда поплавок начал тонуть, мастерски подсек лесой и вытащил на крючке малька, с мизинец.
— Почин сделан.
— Ах, будь он неладен, стервец! — обругал Семен Семенович малька. — Не почин, а порча! Кинь его обратно, пусть выгуливается. И придется место переменить. Думаю, не забралась ли сюда, в омут, щука?
Прихватив корзину, придерживаясь за сухие сучки валежины, он перебрался на мелкодонье, покидал прикорм. Метрах в двадцати крупно метнулся не то карп, не то окунь, а еще дальше, по закраине камышей показалась плоскодонная лодка. В редком камыше, согнувшись, рыбак подгребал левой рукой, а правой выбирал из воды шнур перемета, заброшенного по всей кромке плеса. Отсюда, с коряг, различить его лицо из-за камышей было невозможно, он плыл к скале, но в лодке бились, постукивая, по-видимому, крупные рыбы.
— Э-э-эй, сосед! — сердито крикнул Семен Семенович. — Закон нарушаешь, сукин ты сын! Вот мы тебя за перемет!..
Рыбак заторопился, развернул лодку и загнал ее в заросли.
Приложив ребро ладони к бровям и пошарив глазами по камышам, Семен Семенович снова переменил место.
— Ишь, браконьер какой приспособленный! Будто сгинул!
— Хотите я его разыщу и приволоку сюда? — предложил Мишка.
— Надо бы, да без лодки, пешком-то его не изловишь.
Мишка тоже снялся с валежин, прошел по берегу на мелкодонье, где уже плотно легла на воду вечерняя тень белых берез и красных сосен, разбежавшихся по угору. Ноги тонули в крупитчатом песке. Он закинул лесу в отражение вершины, на границу между тенью и багряным отсветом с неба, приготовился ждать, но леса, не успев утонуть, вдруг цвиркнула, поплавок с лету потянул на дно, конец удилища сразу же согнулся в дугу.
— Тяни! Тя-а-а-ни! — заорал Семен Семенович, махая руками.
Мишка рванул удилище вверх. Над его головой взвился четверти на полторы язь, в воздухе сорвался с крючка, ударился о берег и, бешено выгибаясь, колотясь хвостом, попрыгал к воде.