Обогащение, которым она занималась изо дня в день, собирание чужих плодов, — если подвертывалась возможность, — ничуть не противоречило верованиям Марфы Васильевны. Она наизусть знала многие поучения Евангелия, особенно святое благовествование от Иоанна, главу четвертую, где Иисус говорит самарянам:
«…Возведите очи ваши, и посмотрите на нивы, как оне побелели, и поспели к жатве. Жнущий получает награду, и собирает плод в жизнь вечную, так что, и сеющий и жнущий вместе радоваться будут. Ибо в этом случае справедливо изречение: один сеет, а другой жнет. Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их».
Послание к самарянам полностью оправдывало ее перед богом и перед ее совестью. Рассчитавшись с всевышним обесцененными купюрами, она больше не находила за собой греховных проступков и потому могла не бояться возмездия. Сначала она — жнец на чужой ниве. А скоро ее дом станет нивой, куда придет другой жнец, чтобы собрать все готовое.
— Господи, — по обыкновению обратилась Марфа Васильевна, — ведь мне-то самой ничего не нужно!
«А не соврала ли я? — некоторое время спустя спросила она себя. — Что в жизни земной было хорошего? Варила да стряпала, ковырялась в навозе, спала с нелюбимым мужем, брюхатела, как волчица, выла по своим щенкам. Хоть в богатстве нашла себя!»
Покончив с переборкой вещей, Марфа Васильевна не отделалась, однако, от назойливой мысли: что же станет со всем этим собранным ею по крохам богатством после нее? Корней не избалован, аккуратен, сметлив, а сумеет ли прикопить дальше? Не размотает ли? Какой окажется в семье будущая сноха? Сноха! Сама же ее приметила и выбрала. Так и сказала Корнею: «Товар возьмем справный!»
А справный ли?
— Наша сестра, как яблоко, — подытожила, наконец, Марфа Васильевна. — Сверху налитое, румяное, само в руки просится, а раскусишь, гниль одна, господи!
В нынешний день, после полудня, ждала она в гости Кавусю.
Кавуся пришла чуть раньше. Марфа Васильевна еще не успела убрать с веревок отрезы шерстяных материй. Во дворе пахло залежалостью, а снежинки нафталина таяли в солнечном тепле на прокаленных, сумрачно серых проталинах двора. Шаркая резиновыми подметками кирзовых сапог, Марфа Васильевна отодвинула с калитки железный засов, выглянула и впустила гостью. Ее она не опасалась. Кавуся бывала здесь уже не в первый раз и пользовалась полным доверием.
Поглядев на нее, Марфа Васильевна сказала себе, что любой, самый раскрасавец не пообиделся бы и не укорил бы ее за такой выбор. Так и цветет, так и цветет девушка! Картины бы с таких писать и выставлять людям на поглядение: любых денег не пожалеют! И голова! И плечи! И фигура! Лишь вот ноги не в меру, великоваты ступни. Да уж один-то дефект при этакой красоте — не убыток! И умна девка! Глаза вроде спокойные под прищуром, а пытливые, цепкие, насквозь пронзают! Такая сразу-то, ни с чего-то, не позволит себя облапать! Вот ведь и она, Марфа Васильевна, тоже, бывало, в молодости, в девках еще, скольким женихам отказала…
— А я тут порастряслась не ко времени с монатками, — нарочито, как бы извиняясь, произнесла Марфа Васильевна. — Суета ведь мирская!
Кавуся подарила улыбку, достойную ее величавости.
— Не скромничайте, Марфа Васильевна.
И сузила васильковые глаза.
— Впрочем, не понимаю, к чему так много отрезов? В запас? Их же в век не износить!
— Насчет вещей у всякого свое понятие, — разъяснила Марфа Васильевна. — По-моему, они много надежнее, чем бумажные-то деньги. Какую вещь ни возьми, она во всякое время может обернуться. А деньги-то! Бумажки! Их можно сколь хошь напечатать. Да и бумага теперича пошла не та: вроде гербовая, плотная, все же не та…
— Как бы эти товары не подешевели, — возразила Кавуся. — Теперь уже не военные годы, в магазинах за шерстью очередей нет и шелков — не выберешь. И моды меняются. У себя я не решилась бы держать.
— А у меня душа за добро не страдает, — уверенно ответила Марфа Васильевна. — Оно в сундуке не сопреет. Слава богу, тащить на продажу пока нужда не пристала. Пить-есть вещь не просит! Меня когда господь приберет, Корнею достанется. Не ему, так внукам. Всем хватит! Глядишь, кто-нибудь добрым словом помянет. — Она даже прослезилась при этом, как на собственных поминках, но тотчас оправилась. — А ежели не помянут, то и на том спасибо. Я сама-то живу по отцовским обычаям, чего мне от бога положено, то выполнила.
— Не примите за обиду, Марфа Васильевна, — поправилась Кавуся.