— А меня, Кавусенька, обидеть трудно! Пусть уж тот обижается, у кого за душой ветер дует. Мне обиды — все равно как пустые хлопоты! За свои годы-то я уж всякого натерпелась. Каждое бы лыко в строку ставить, то хоть со двора не выходи! На нашего брата, кто своим домом живет и мало-помалу со своего сада и огорода доход имеет, теперича все косятся, вроде мы и не люди. А разве я не такая же трудящая? На моих-то ладонях, небось, больше мозолей, чем у любого, кто к прилавку подходит. Ему не в пример: семь часов на производстве оттюкает, а дома лежит на диванчике, книжки почитывает, тары-бары растабарывает.
— Многие от зависти лишнее болтают.
— Именно, от зависти! — подтвердила Марфа Васильевна. — Иной говорун, может, и сам бы непрочь кое-какого барахла подкопить, да бог на то его вразумить-то вразумил, а толку не дал!
Кавуся прошла в комнату, присела на диван, предварительно оставив туфли у порога, чтобы не испачкать половики. Тут держалась прохлада, полумрак от зашторенных окон.
— Чайку не желаешь ли? — спросила Марфа Васильевна.
— Не откажусь, если есть. Жарко! — перешпилив прическу, сказала Кавуся. — А нет, то не беспокойтесь…
— Чайку надо попить, — веско и весело заметила Марфа Васильевна. — У нас с тобой, наверно, разговор-то начнется длинный.
— Да к чему его затягивать! Все ясно! Я подумала и не нахожу причины отказываться. Вас я знаю. Сына вашего уже дважды видела. Человек, как человек, не хуже других.
— Так и в добрый час, милая!
— Неизвестно, как отзовется ваш сын?
— И-и, да с ним меньше всего забот.
— Однако…
— Не чурбан же он! Где он в Косогорье себе найдет? Тут ведь у нас будто на малом озерке, кулички да гагары. Так что, ты, милая, за этим без сумления, все сама я устрою. А уж твое дело — девичье, сама понимаешь.
Кавуся помешала ложечкой в стакане, отпила глоток.
— Я думаю, Марфа Васильевна, немного повременим. Мы сначала с Корнеем накоротке познакомимся, погуляем, а уж позднее, к Октябрьской, что ли, распишемся.
— Только давай такой уговор: переезжай-ко на эту пору к нам. Хором хватит, станешь жить хоть со мной в одной комнате или горницу отведу.
— От людей-то как?
— Причем люди! Пожила квартиранткой, а потом и хозяйкой стала! Эко!
— Пожалуй, перееду! — задумчиво покивала Кавуся.
На том и порешили.
Марфа Васильевна уже собрала посуду и наладилась было показать гостье сад, — яблони народили обильно, — но вернулся с завода Корней, ради которого, собственно, и разыгрывалась вся эта история, давно Марфой Васильевной задуманная.
Она вышла на веранду его встретить, но предварительно Кавусю предупредила:
— Надень туфли-то, не сиди босиком! Да не сумлевайся, надевай! Я вечером опосля половики выхлопаю во дворе. Пыль не пристанет.
Кавуся обулась, вынув из сумки зеркальце, поправила прическу и передвинулась на краешек дивана. Обнаженные руки с крохотными, почти незаметными крапинками веснушек кинула на колени. На безымянном пальчике лучисто вспыхнул золотой перстенек с дорогим камнем. Ее лицо осталось бесстрастным.
Марфа Васильевна вынесла Корнею новые брюки, ботинки, свежую рубашку и велела себя прибрать.
— Умойся от рукомойника, эвон красное мыло возьми, сними заводскую-то вонь. Да поживее. В доме-то девушка…
Кавуся еще раз кончиками пальцев поправила пышные волосы и, когда Корней переступил порог комнаты, поднялась.
Он слегка запнулся за порог, смутился. «Ну и ну! Все-таки она!»
— Ознакомьтесь-ко! — распорядилась с веранды Марфа Васильевна. — Да побудьте пока, мне надо с делами управиться.
Они назвались друг другу. Корней, розовый от стыда и смущения, спросил:
— Как это вы к нам?
— Вообще! — слегка пожала плечами Кавуся. — Марфа Васильевна себе платье заказывала. Вот и приехала посмотреть материал.
— Вы шьете?
— Ну, хотя бы… — сыграла Кавуся глазами. — Между делом…
Они продолжали стоять, Корней чувствовал себя растерянно и не догадался сразу предложить ей стул. Переминался. И как будто туман ударил ему в голову, так она была хороша, эта девушка, вблизи.
— А вы отчего меня так внимательно рассматриваете? — поиграла и улыбкой Кавуся. — Даже неловко…
— Я ведь вас уже прежде встречал, — сказал, наконец, Корней.
— И я вас встречала. На базаре. В больнице.
— Ну, а как ваша мама? Больна еще?
— Выписалась.
— Должно быть, славная она женщина…
— Не знаю, — наклонила голову Кавуся. — Я привыкла.
Не дождавшись, Кавуся сама пригласила сесть. Корней отдернул шторы и распахнул створки. Из палисадника хлынул холодок.