— Мне надо жить по моей силе, — говорил он Ивану Захаровичу, — а на привязи я подохну с тоски.
Корней подумывал, что и Кавуся, отметившая в Мишке эту черту, тоже затоскует «на привязи». Она еще приглядывалась, осматривалась, ее пока привлекало внимание и поощрение от Марфы Васильевны, ее не понуждали «робить», для нее готовили еду, ставили чай, возили в театр, на прогулки в лес, а вся суровость и жестокость жизни была еще где-то впереди. Но даже и теперь, даже целуя и милуя по вечерам, Корней не испытывал ее душевной близости к себе, иногда она холодно отстраняла его: «Да уж хватит! Довольно!» — и сразу становилась чужой, недоступной, далекой. Он нетерпеливо ждал, когда же все-таки она хоть что-нибудь спросит о нем самом или о Тоне, о Лизавете, или уж, по крайней мере, заинтересуется его планами на будущее. Ни слова. Ни намека. Только сейчас, перед тем, как решиться жить вместе, необходимо было поставить все на свои места, все по правде, по чистоте, без недомолвок. Было — не было. Всюду поставить точки! Она этого не хотела или попросту ни в чем таком не нуждалась.
Нужно было продолжать перекопку посветлевшего и пустеющего сада. Корней взял лопату, вышел к яблоням и увидел Кавусю. Наклонившись к проему забора, она разговаривала с Яковом. На его опытном участке, на высохших и изборожденных трещинами солонцах, похожих на бурую старческую кожу, болтались, клонясь стеблями, созревшие безостые колоски.
— И над этим вы трудитесь? — удивилась Кавуся. — Зачем? Какую пользу вы можете получить? Сколько лет нужно, чтобы образовалась иная жизнь у этой вот бедноты? Ведь смотреть на такие колоски жалко!
— Много лет.
— Вас не хватит.
— Тогда другие доделают, — сказал Яков. — Мы доделаем за отцов, за нас те, кто останется после.
Позднее, когда Яков, собрав колоски, вышел из огорода, Кавуся обернулась к Корнею, сорвала яблоко, надкусила и, поморщившись, выкинула за забор, в переулок.
— Сколько трудов, чтобы вырастить эту кислятинку! Но у того, — она кивнула в сторону Кравчунов, — вероятно, что-то нужное, а у вас? Какие вы здесь все чудаки…
Воскресный вечер проводили дома. Кавуся целый день держалась холодновато, часто задумывалась. «Кыш ты, не отвлекай ее, — шипела на Корнея Марфа Васильевна. — Трудно ведь девке перед замужеством. Может, и вспомнила чего-нибудь, припало на сердце, мало ли бывает!»
На ужин Марфа Васильевна подала парное молоко, сметану, блюдце вишневого варенья из свежего сбора. Кавуся к сметане не притронулась, ела только варенье, медленно дегустируя одну ложечку за другой, и, глядя на нее, Корней тоже ел немного, не торопясь, соблюдая приличие. Лишь закончив с едой, немного оживилась. Марфа Васильевна начала тихонько и осторожно подводить ее к мысли поскорее покончить с помолвкой, «да уж и прибиться к одному берегу». Кроме того, хоть и в шутку, но выразила желание не просто «сбегать зарегистрироваться, а сделать бы по-старинному, венчаться».
— Душу бы отвести, — Пояснила она. — Самой-то мне не пришлось ведь под венцом постоять, перейти в замужество по обычаю, превратилась я в женщину, как будто в постный день, слезами уливаясь, съела черствый калач.
— Народ насмешим, — даже улыбнулась Кавуся.
— Никто бы и не осудил, — понастойчивее нажала Марфа Васильевна. — Оба не партейные, кому дело какое!
— Не знаю, как смотрит на это Корней, а я не верующая и простите поэтому меня, Марфа Васильевна, — деликатно отразила Кавуся. — А вот съездить бы куда-нибудь на юг…
— Нам теперича, милая, пока не до югов, — отрезала Марфа Васильевна. — Зима на носу. — И смягчилась: — Съездить не мешает, обживетесь, так съездите!
— Ты никак не можешь уяснить, мама, что нынешняя молодежь очень далека от старых обычаев и понятий, — поддержал Кавусю Корней, стараясь, однако, чтобы мать не обиделась. — У вас, прежде, бывали какие-то девичники, смотрины, свадебные песни, «глухие возы» с приданым невесты, гулянья на тройках с колокольцами, а теперь выглядело бы все это смешно. Верно Кавуся говорит: «Народ насмешим!» Так мы уж, пожалуй, сделаем, как все люди, по-простому.
— Зато у вашего брата, по нынешним временам, воли полно, — все-таки немножко вскипела Марфа Васильевна. — Свои умы!
— Каждый из нас ищет свое счастье!