Небо мерцало, по нему плыли туманы Млечного пути, выписывая крутые дуги, падали звезды. Попыхивали выхлопные трубы сушилки: пых! пых! пых! На горбатом гребне террикона, почти у звезд, мигал одинокий фонарь. Туда, на гребень, поскрипывая, вползала нагруженная шлаком и половьем вагонетка. На крыльце вахты Подпругин напевал от безделья: «И да-а-а-а-а черна-а-а-а-аая дубро-о-о-о-о-овушка-а-а-а»… А в конторе, у открытого окна, устало сгорбив плечи, директор завода Богданенко курил папиросу. И никого вокруг. Только он один, освещенный сзади настольной лампой; стоит и курит.
Корней дожидался Тоню у общежития, терпеливо, с твердым намерением покончить с «игрой в эмоции».
Миновать его не удалось. Он схватил ее за руки, потом притянул к себе и поцеловал в губы, словно Тоня сама этого хотела, до последнего дыхания. Еще и еще, по-хозяйски. Наконец, все же дал ей передышку, она уперлась локтями ему в грудь и вырвалась.
— Не надо! Поздно уже. Я устала и хочу спать. И вообще, ничего не надо!
— Перестань дурить, — строго приказал Корней. — Не то налетит принцип на принцип. Слишком ты требовательна.
— Давай отложим, — уклонилась Тоня. — Сейчас не могу. У меня сегодня была трудная смена. Я наволновалась и устала. Хочу спать…
— Не ври.
Он решительно не принимал никаких отговорок.
— Чего ты от меня требуешь?
— Совершенно ничего.
— Тебе нужно оторвать меня от родителей…
— Нет!
— Или ты не поняла еще, что я далеко не ангел. Мне из царствия небесного не успели выдать крылья и золотой круг на голову. У меня есть нервы, характер, свой собственный взгляд, как надо жить, как себя ставить перед людьми. Я не штампованный герой, каким хочет стать Яшка! Я ведь сразу догадался, отчего ты взбрындила! Не полез в скважину за Наташкой! Пожалел новый костюм! Рассердился на дурака Чермянина! Струсил! Еще что?
— Довольно и этого, — сказала Тоня. — Ты не обязан быть ангелом, но я любила тебя как человека.
— Любила?
— Да!
— А теперь?
— Не знаю! Наверное, еще люблю, только не тебя, а того, который меня тоже любил и уважал во мне не девку, а друга. Тот, прежний Корней, был лучше тебя.
Оба не уступали. Корней снова применил силу: облапил и начал целовать. Вырываясь, Тоня нечаянно ударила его по лицу.
У себя в комнате, не раздеваясь, она бросилась лицом на подушку.
Корней еще постоял немного, вытирая щеку. Кисло усмехнулся:
— Как цыпленок лягнул. А если бы сдачи получила? Ведь зашиб бы…
Облака были тонкие, потрескавшиеся. В разрывах между ними виднелось засиненное небо. Поэтому казалось оно застиранным, до дурноты будничным.
Коротая время, Корней угощался махоркой из кисета вахтера Подпругина, приготовленной с вишневым листом.
В тени, под козырьком карниза дремали воробьи. У стены, в зарослях лебеды устало копалась приблудная курица. Ворота в заводской двор поскрипывали в уключинах, слегка качаясь.
Цигарки дымились, не переставая, и разговор был тоже будничный.
Богданенко спозаранок сидел в кабинете, но секретарша Зина к нему никого не допускала.
Утром Марфа Васильевна предупредила Корнея:
— Хватит уж погоду пинать. Иди-ка сегодня на должность определись.
Корней сдал направление из техникума кадровику и в ожидании решения директора «приземлился» на вахте.
У Богданенко в кабинете торчал приезжий из треста инспектор. Искали причины несчастья на зимнике. Председатель завкома Григорьев специально ездил к Наташе в больницу, «интересовался», но она ему ничего не сказала. Упала, а почему упала и по какой причине оказалась на зимнике ночью, осталось неразрешимой загадкой. Инспектор искал, кто виноват, чтобы «заактировать случай» и «принять меры».
Оттуда, из кабинета, уже просочился слушок, будто Артынов всю ответственность свалил на Семена Семеновича.
— Вот есть такая подлая птица кукушка, — ругался Подпругин. — Сама блудит, а яички в чужие гнезда подкидывает.
Солнце уже подбиралось к зениту. Облака стали густеть, синева растекалась между ними, как талая вода.
Навораживая погоду, в вышине купался чеглок, а выше облаков стремительно резал небо реактивный самолет. За ним тянулась длинная дымная лента — висячий мост от горизонта в глубину неба.
Отругавшись, Подпругин поднял бородку и восхищенно прищурился.
— Ишь ты, чеглок-то радуется. Хорошо, небось, и вольно там, над землей-то, окрест далеко видать. Да эвон и тому парню, на самолете. Полетать бы с ним вместе. Кругом море-окиян, во все концы, а ты лети, куда хочешь.