Тетя Оля, уборщица из механической мастерской, ядовитая старуха, поссорившись дома со снохой, искала на нее управу.
— В завком иди, тетя Оля, в завком, — посоветовал Матвеев. — Это его дело.
Но старуха пустила слезу и наотрез заявила:
— Иди сам, коли надо! А я ей, подлой сношеньке, лучше уж без вас шары выдеру!
Секретарша Зина вызвала Матвеева к директору, и он, поправив гимнастерку, ушел.
За окном, в жаркой испарине томилась степь, бездымно горели кустарники в зеленой полосе у железной дороги. В круглом болотце купались ребятишки. Женщина, подоткнув подол, оголив ноги, полоскала белье. По выщербленному тракту двигались две автомашины с контейнерами. Билась о стекло муха: з-з-з! Дремотная скукота навалилась на Корнея. Он потянулся, зевнув во весь рот.
Осторожно, будто проверяя крепость половиц, вошел толстый десятник кирпичного склада Валов. Тут же, вслед за ним, внес сытое пузцо распаренный, потный, самоуверенный Артынов.
Корней внимательно пригляделся к нему. Кроме круглого брюха, перетянутого узким ремешком, никаких особых примечательностей в Артынове не обнаруживалось. И лицо в трезвом виде тоже обычное, подплывшее нездоровым жирком. Но что же, в таком случае, есть в нем отталкивающее?
Артынов слегка покивал ему, а с Фокиным поздоровался за руку и, наклонившись над ухом, что-то сказал вполголоса. Тот сейчас же достал из стола, очевидно, заранее заготовленную бумагу и подал Валову. Все трое одновременно взглянули на Корнея. Ему стало неловко от их взглядов, как бы стерегущих, и, напустив на себя равнодушие, он вышел на крыльцо.
Попрятавшись в тень, вдоль стены сидели рядком забойщики бригады Гасанова. У этих были свои заботы и тоже, как Корней, они терпеливо дожидались, когда Зина пропустит в кабинет.
Гасанов, поджарый, загорелый до черноты, глухо ворчал:
— А-а! Разве это ломы? Такими ломами вошей бить, а не в забоях работать. Почиму так? Будто стальной привезти с базы нельзя? Идешь на склад, говоришь Баландину: «Что, Баландин, тебя нада за глотка брать или где-то хороший лом воровать?» Говорит: «Воруй! Большой процентовка хочешь иметь, воруй! У нас нет. Железный есть, стальной нет. Не ходи, не проси!»
Забойщики молчали. Лишь Ивлев добавил:
— Тикать, пожалуй, надо отсюда! Нашему директору одно на уме и на языке: план подай, норму за смену выложи! А чем? Я на своей совести далеко не упрыгаю!
— Пол-литра, что ли, Ваське Артынову ставить?
— Тикать надо!..
Корней отвернул кран над пожарной бочкой, вымыл руки и смочил лоб.
Из-за угла конторы вышел Семен Семенович в паре с Яковом Кравчуном. Оба на ходу хрумкали огурцы.
На зимнике, когда спасали Наташу, при свете костра дядя не казался постаревшим. Теперь было видно, что прошедший год проложил у него на лбу еще более густую сетку морщин. Дядя не то, чтобы сгорбился, а ссутулился, широченная его спина чуть согнулась, затылок уже весь побелел. Теперь он больше стал похож на состарившегося тяжеловеса, чем на мирного механика кирпичного завода.
Между тем, Яшка Кравчун, — по старой памяти Корней еще называл его Яшкой, — стал, пожалуй, виднее, чем прежде. Он сверкал здоровьем. Впрочем, лицом Яков не стал лучше. Оно так и осталось простоватым.
Семен Семенович потрепал Корнея по спине, ничего не спросил и прошел в контору.
Яков расстегнул ворот рубахи.
— Жарко!
— Ходит слух, на целину собираешься? — спросил Корней.
— Собираюсь.
— Надолго?
— Совсем. Если желаешь, махнем вместе.
— Я там ничего не забыл. Надо землю пахать, сеять, собирать урожай, коров с быками случать, — это Корней особенно подчеркнул, — овец стричь. А я не знаю, где манная крупа растет…
— Корень у тебя, однако, мужицкий.
— Зато сам я не мужик.
Яков понял насмешку, но остался серьезным.
— На целине керамики тоже понадобятся.
И перешел на шутливый, дружеский тон.
— Ведь жить нам придется там не один год. Летом нужды нет, каждый кустик ночевать пустит, а зимой: бр-р-р! Шкура озябнет! Дома начнем строить. Кирпичные, конечно, попрочнее. Обещаю тебе, если поедешь: как поселок поставим, то первую же улицу назовем твоим именем. Улица Корнея Чиликина из Косогорья. Звучит-то как здорово: Чиликин из Косогорья!
— Где уж нам уж…
Гасанов подвинулся на ступеньке крыльца, смахнул с нее ладонью сухую грязь.
— Садись, Яшка! Гости!
— Шашлык дадут?