— Ты что, не согласен? — спросил Богданенко, заметив его колебание.
— Для этой работы мне не стоило три года долбить учебники, — решил заявить себе цену Корней. — Пошлите меня в цех. Я завод знаю, до техникума проработал пять лет и предпочту снова быть в цехе.
— Других должностей нет.
— И я не хочу пользоваться чужой бедой.
— А тебе-то какое дело?
— Не хочу и только.
— Ну, знаешь! Если мне с каждым считаться, хочет он или не хочет… Здесь тебе не детский садик. Повторять приказы мне недосуг! — строго сверкнул глазами Богданенко. — Сказано, исполняй! Я тебя предупреждал. На первых порах поработаешь на этом участке, а дальше посмотрим. Справишься — повышу, не справишься — пеняй на себя!
Он опять порывисто прошелся по кабинету и занялся разговором с Полуниным.
Корней остановился в дверях, выжидая.
— Ступайте, ступайте! — поторопил его Полунин.
В приемной секретарша Зина цокала на машинке, возле нее мурлыкал что-то Артынов. Зина изредка охала и легонько взвизгивала, словно ее щекотали.
— Вот так-то, друг! — назидательно сказал Артынов, отступая от Зины и подхватывая Корнея за локоть. — У нас на зубы не попадай, а попал — становись резиновым.
Корней отвел локоть, но Артынов опять его подхватил:
— Между прочим, я за тебя слово замолвил…
— Значит, кислушка оказалась впрок… — усмехнулся Корней.
Туча не поднялась из-за степи, а повисла над синей кромкой леса, проливая косые струи дождя и дробя радугу. Оттуда долетал глухой гул грома.
— Впрок, — подтвердил Артынов, принимая намек Корнея за шутку. — Долг платежом красен.
Они дошли вместе до угла здания конторы, за углом, с торца, были настежь открыты двери в столовую, — после обеденного перерыва буфет торговал пивом. Артынов подмигнул и показал два пальца:
— Может, сдвоим?
— Не могу, у меня нет с собой ни рубля, — отказался Корней.
У него действительно не было денег, мать выдавала только мелочь на папиросы, но и при деньгах он не пошел бы с Артыновым делить компанию.
— И я еще не обедал…
— Ну, нет, так нет, как угодно!
Артынов вдруг недоверчиво покосился:
— Не могу понять, как я очутился в своей квартире? Кто меня увел из вашего дома?
— Меня не было, я вернулся, когда все гости уже разошлись, — соврал Корней. — А вы были здорово под турахом…
— Никогда со мной такого не случалось. Я выпиваю умеренно, нахожусь на уровне. Сильно съершил, что ли? Все утро тогда голова трещала.
«Ври, ври больше», — весело подумал Корней, но уходя сплюнул. Артынов продолжал вызывать у него брезгливость. И отделаться от брезгливости не было никакой возможности, хотя следовало, потому что, вероятнее всего, придется работать вместе с Артыновым, бок о бок.
Марфа Васильевна всегда приучала к трезвым суждениям: «Не торопись, прежде каждую мелочь на своих весах взвесь, что хорошо, что плохо». И это правило, когда его Корней применял, действовало безотказно. Вот и теперь, взвешивая обе стороны, — где хорошо, где плохо, — он выбрал середину, — то есть заставил себя не показывать Артынову отвращения и не возбуждать его против себя.
Подумав так, Корней рассудил далее, что, пожалуй, миновать завода все равно не удастся, и если уж начать работать, то, по крайней мере, самостоятельно и не подчиняться ни Артынову, ни кому-то иному, кроме директора. Отвечать, так только за себя, а не подставлять спину за чужую глупость, или подлость, или еще за что-нибудь в подобном роде.
В конечном итоге получилось, что предложение Богданенко не так уж и плохо, вернуться к своей специальности можно в любое время, — диплом и знания никуда не денутся, — а организовать отгрузку кирпича на стройку не ахти какое сложное дело, если за него взяться с умом.
А вот Как быть с Антроповым? Ведь для него, с его здоровьем, переход на общую работу, на сдельщину, действительно, настоящая беда, и если в такой момент занять его должность, то выглядеть это будет скверно, и люди на заводе этого не поймут.
Однако и тут нашелся выход: сделанного уже не переделаешь, Богданенко приказ не отменит, и не Корней, то, значит, кто-то другой займет место Антропова, не останется же оно пустым!
Ну, а совесть?
«Да при чем тут моя совесть! — окончательно сказал Корней сам себе. — Не я же Антропова снял. Его с места убрали, а меня поставили. И я ничего не украл, не отобрал. Мне предложили — взял. Вот и все!»
Марфа Васильевна осталась довольна, все складывалось пока удачно. Насчет совести она сказала так:
— Не выдумывай-ко, милый мой сын, чего не след! Каждый из нас живет сам для себя и для своего интересу. Ты, вот, коли проголодаешься, то домой бежишь, а не к соседу, и в буфете тебя без денег не накормят. Вот и птицы, каждая для себя гнездо вьет.