— Так бросила бы мужа, чем с ума сходить.
— Брошу. Я мужа брошу, а ты бросишь всех. Некуда нам с тобой деваться друг от друга.
Она обвила его шею, обожгла губы.
Корней взял ее на руки, шалея от восторга, понес на плоский угор, под ветлу.
…Расстались они на рассвете. Серая птаха выпорхнула от плетня, из репейника. С ветлы упали росинки, она очнулась и зашелестела листвой.
Лизавета запахнула халат, нашла в траве туфли. С ее щек сошел румянец, но глаза сияли.
— Сволочи мы с тобой, Лизка, — мрачно сказал Корней. — Дикари! Разве так можно?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КАЖДОМУ СВОЕ…
«Мне всегда хочется поступать лучше, но я всегда опаздываю и поступаю чаще не так, как хочу. Чего-то во мне все же не хватает.
Надо ли уступать своим желаниям, или надо их в себе подавлять? И какие желания?
Что же, по-твоему, дороже: совесть? слава? рублевка? личный покой? тревога и беспокойство изо дня в день?
Все мы разные!
Теперь я сознаю, что не могу жить, как прежде. Но как надо жить?»
Косогорцы хотя и не очень-то гордились своим кирпичным заводом, но и худой славы не допускали. «Старый конь борозды не портит», — отзывались они на любую попытку как-то кинуть на него тень. Разумеется, их никто не смог бы обвинить, будто держатся они тут, в Косогорье, по привычке к заводу и что за заработком далеко им ходить не нужно. Они считали себя в некотором родстве с металлургами. Если металлурги плавили и давали металл для постройки новых заводов и всевозможных машин, то кирпичники давали продукцию, чтобы строить дома. На множестве великолепных многоэтажных домов в городе каждый косогорец мог бы поставить свой знак: «Бот здесь и мой труд вложен!».
И жил бы да жил каждый косогорец в ожидании, пока дойдет черед строить на угоре новый завод со всеми его прелестями и достижениями научно-технической мысли, соблюдал бы дорогие традиции огневого ремесла и рабочей чести, не затевал бы споров, ни раздоров, если бы не нанесло их со стороны.
Разительные перемены, которые застал Корней Чиликин, вернувшись на завод, начались сразу после смены руководства. Прежнего директора трест взял на повышение. И прислал замену.
С первого же дня и пролегла резко прочерченная грань между заводом и директорским кабинетом, которой Николай Ильич не заметил или, заметив, пренебрег, как недостойной его внимания. «Приказ получил — исполняй!» — коротко и ясно объяснялся он и с начальниками цехов, и с мастерами, и с бригадирами, и с рядовыми рабочими.
Самое же главное, как некоторое время спустя убедились косогорские старожилы, даже трудные и весьма сложные вопросы управления производством решал Николай Ильич самолично, без лишних раздумий и дискуссий, одним разом, «с одного захода».
Нередко случалось, что один приказ противоречил другому, а так как «спускались» они непосредственно исполнителям, иногда минуя начальников цехов и мастеров, то в конце концов образовалась путаница, от которой заводу сильно не поздоровилось.
Усилия, прилагаемые Николаем Ильичом в виде взысканий и ежедневных «оперативок», еженочных дежурств руководящих и не руководящих работников вплоть до бухгалтера Фокина, положение ничуть не спасали.
Вот тогда-то и возникло у Николая Ильича подозрение, будто его «хотят подсидеть и спихнуть», и тогда же появился на заводе «свой человек» Василий Кузьмич Артынов.
Представлен он был Николаем Ильичом с весьма высокой оценкой. Однако, заглянув однажды в трудовую книжку Артынова и проследив его жизненный путь, Семен Семенович Чиликин озадаченно поскреб в затылке:
— Вот так ястребок прилетел…
Оказалось, что «опытный технолог и умелый организатор» Василий Кузьмич прибыл уже на четырнадцатое место. В предыдущих тринадцати его особым вниманием не жаловали. С одних «уходили» по собственному желанию, с других увольняли по статье 47 КЗОТ пункт такой-то, в третьих добиралась, очевидно, до него рука закона, но он умело вывертывался и, отделавшись взысканием, «менял климат».