Шесть страниц бумаги, исписанных убористым почерком, угрожающе лежали на столе. Но он еще не дописал до точки, как ему вдруг представилось, сколько усилий понадобится, чтобы все написанное доказать и отстоять. Он присоединится к тем, кто все это уже сказал, но зачем? Какая у него цель? У него цели определенной не было, он сам был ничтожен и мелок перед людьми, «честный частник», как метко влепил в него Мишка Гнездин, и поэтому исписанные листы были порваны и выброшены в мусорный ящик. Вот так лучше! Уж ему ли задираться там, где даже такой силач, как дядя, не умеет справиться!
Однако именно за то, что Семен Семенович не может справиться, а только пуляет в Богданенко словами и сдает перед Артыновым, злость обернулась и против него, дяди. Это была не та злость, когда хочется ругаться, а тихая, более мучительная.
— Мне, как говорит моя мать, «живущему на усторонье», не полагается вас критиковать, — сказал он Семену Семеновичу. — Возможно, на своих закрытых партсобраниях вы обходитесь по-иному. Но все-таки ваши споры с директором — это пока лишь обычное пустословие.
Никогда еще он, Корней, не позволял себе по отношению к дяде ни подобного тона, ни подобного заявления.
В свою очередь и дядя, привыкший видеть в нем лишь «сынка Марфы», как бы «отколотого от славной породы Чиликиных», никогда еще не был с ним откровенным. Похлопать племянничка по плечу, вроде мимоходом угостить конфеткой, а в остальном, в самой обыденной жизни не замечать, — отнюдь не означало сближения.
Вот поэтому-то Семен Семенович и округлил глаза и даже потер их ладонью.
— Ты уверен?
Они — дядя и племянник — случайно встретились возле механической мастерской и так же, наверно, случайно дядя спросил:
— Ну, как жизнь? Как дела?
Ведь надо же было о чем-то спросить, коли уж столкнулись чуть не лоб в лоб.
У Семена Семеновича был усталый, измученный вид, спецовка в жирных пятнах мазута. Он только что вернулся с очередной аварии.
— Надолго ли вот так-то вас хватит, дядя? — сочувствуя, но еще жестче добавил Корней. — Неужели же нельзя ничего поправить?
— Я уже старик, — с неожиданной слабостью ответил Семен Семенович. — Мне теперь не хватает времени, а чертовы неполадки и аварии отнимают у меня силы.
Это было похоже на правду, хотя Семен Семенович тут же спохватился, выправил осанку и подкрутил начинающие обвисать усы. Нет-де, дружок, старость еще надо мной не вольна, заказано работать до семидесяти лет, а там, дальше, посмотрим, подумаем, сколько отмерить.
— Но постой-ка, — опять спохватился он. — Ты куда гнешь и в чем сомневаешься?
— Я не сомневаюсь. Завод сползает в прорыв. А вы спорите, спорите, у вас одни мнения, у Николая Ильича другие — полный разлад, как в технологии, и пользы от этого никакой.
Можно было назвать споры никчемными и вредными, но он пощадил самолюбие Семена Семеновича и несколько притупил остроту, повторив:
— Вы поймите меня, дядя Сема, правильно!
— Ну ладно! Давай дальше.
— Мне директор поручил выяснить причины пониженной сортности и большого процента брака. Это странное поручение: как будто, если я пройдусь по переделам и кое-какие замечания сделаю, тотчас же все наладится. Ну, так вот, я могу ему доложить: технику и технологию надо уважать, а не пинать ногой, как футбольные мячи. Но давайте, дядя Сема, проникнем немножко в глубину. Я слышал, вы сами рекомендуете не плавать на поверхности. В глубине же ваша область, а не моя, там не технология, а, сами же говорите, — люди. Но все равно, позвольте мне высказать. По-моему, так получается у вас согласно старой пословице: «Кто в лес, кто по дрова!» Ведь в конечном итоге все это отражается на производстве. Должен же кто-то из вас уступить ради общих интересов! Если вы считаете себя правыми, надо или сломить упрямство директора, или уж, на крайний случай, найти с ним общий язык.
— Выходит, ты против спора!
— Да! — подтвердил Корней чуть насмешливо. — Спор — это перекачка воды из пустого в порожнее, если он без толку…
— Мы не автоматы, а у каждого есть свои мысли и своя совесть, — принахмурился Семен Семенович. — Меня смолоду обучали не торговаться, мысли и совесть по ветру не поворачивать. То же самое Богданенко. Что же это за человек, которому одинаково: правильно или неправильно? На мое понятие, коли ты не споришь, своего собственного мнения не оказываешь, значит, либо ты сукин сын, либо рыба с холодной кровью, либо ни шиша в делах не смыслишь и боишься прославиться глупостью.