Звучало это, конечно, очень сильно, как речь на именинах.
— Разумеется, чтобы не казаться безразличным, надо всегда выступать в прениях, — как бы подтвердил Корней.
— Наш долг прежде своего товарища убедить.
— В чем?
— Давай для начала подытожим, где мы расходимся, — не обращая внимания на петушиные нотки в голосе племянника, терпеливо сказал Семен Семенович.
— Я знаю…
— Знаешь, да не все, — тверже произнес Семен Семенович. — Не бери-ка примера с Николая Ильича. Он чуть-чего — все знает, а на поверку до многого не дошел. Никудышная это привычка торопиться, брать с маху, без расчету.
Он еще долго втолковывал, разжевывал, но сомнений и недоумений Корнея не разрешил.
Неужели же целый коллектив не в состоянии повернуть одного человека на иной путь? Не годится, поставьте другого, а этого, как говорит Подпругин, пошлите доучиваться или же переучиваться.
Не так это просто! А почему? Оказывается, в тресте «имеется мнение». Завод план выполняет, не отстает, заменить руководство нет повода. Вот ежели бы он план проваливал, тогда да, тогда можно, а при хороших показателях — нельзя, хотя вероятнее всего, завод стал бы работать лучше.
— Просто у вас не хватает решительности, — подытожил Корней.
Но ведь и у него самого не хватало решительности.
Прошло, впрочем, еще несколько дней, пока он все же заставил себя снова сесть за стол и снова написать о своих наблюдениях, а потом сделал самое главное: отнес написанное.
Богданенко читал долго, напряженно, сурово и, не переставая, грыз ноготь на указательном пальце. Не понравилось. Не угодило.
— Эка, что наворочал! Целая диссертация. С похмелья не разберешь!
— А между тем, все просто, как выеденное яйцо, — сказал Корней. — Уберите сначала Артынова. Перестаньте играть технологией, как футбольным мячом…
— Может тебя поставить на место Василия Кузьмича? — прикрикнул Богданенко. — Умнее ты всех!…
— Я откажусь. Если вы будете управлять прежними способами, мы с вами быстро поссоримся.
Теперь уже ходу назад не было, хотя глотку перехватило и кровь бросилась в голову.
— Не сработаемся! — поправил он более спокойно, но непреклонно.
Богданенко побагровел, сжал кулаком подбородок.
— Слушай ты-ы, молодой человек! Кто тебя подучил? Возьми-ка назад всю свою мазню и употреби куда хочешь, я в ней не нуждаюсь. Тебя не затем посылал, чтобы клевету собирать и плеваться. Думал, ты дельный совет подашь. Между прочим, не забудь: мы тут без тебя обходились, не рыдали при трудностях! Ты свободен, можешь идти заниматься своими делами.
— Такой тон не делает вам чести, Николай Ильич! — мрачно ответил Корней. — Вам следовало бы помнить, что я не выскочка, не карьерист. Этот завод, — он кивнул на видневшийся в окнах забор, — мне известен с мальчишеских лет, не то, что вам…
Но боясь надерзить и уронить свое достоинство, добавил:
— А мою «мазню» — не возьму, можете ее выбросить сами, если хотите!
Лишь позднее, уже дома, он обозвал себя идиотом и ослом, по наивности ткнувшимся мордой в кипяток.
— Опять хмаришь? — опросила Марфа Васильевна. — С кем не поладил?
— Нездоровится…
— Так в баню сходи, с веником. Попарься, — окинув его недоверчивым взглядом, посоветовала Марфа Васильевна. — Не дожидайся, пока с ног собьет. Хворь сразу не захватишь, потом, поди-ко, от нее отделайся…
После бани она приготовила горький взвар — деревенское снадобье из полевых трав, — он выпил, чтобы не обнаружить себя, и вскоре крепко уснул.
Ночью Марфа Васильевна несколько раз на цыпочках подходила к нему, прислушивалась, слегка трогала лоб. Корней спал сном здорового человека.
— Кабы не нужда, — бормотала она, возвращаясь в свою постель. — Господи Иисусе, милостивый! Не взыщи! Все ж таки ведь не охота терять его, одного-разъединственного. Не клади на него греха за обман. Я стерплю. Я все, Иисусе, стерплю!
Два дня резко и пронзительно дул ветер с востока, вздымая бурые вихри пыли, ломая вершины тополей. На третий день с утра солнце еще посветило скупо и холодно, затем с севера наплыли седые горы туч, изрезанные грозными ущельями и пропастями, кое-где истово ударили молнии, и сразу же полил дождь. Косые струи воды, пригнанной сюда сиверком, наверно, с Ледовитого океана, непрерывно хлестали по Косогорью до поздней ночи. Но ненастье на этом не кончилось. Горы туч продолжали наплывать, нагромождаться, и опять разразились ливни, лишь изредка перемежаясь с промозглым липким туманом. Земля уже не могла впитать такого обилия, в низинах и буераках накопились озерки, мутные, как в пору весеннего половодья, а когда и озерки переполнились, вода по промоинам ринулась в старые выработки и карьеры.