Только один Богданенко торчал на вершине гребня в позе Наполеона. По чину ему не положено было брать лопату и засучивать рукава.
В потоках воды людей, утопших по колени в грязь, закутанных в плащи и в накидки, — кто как мог, — невозможно было отличить друг от друга.
Корней скатился по откосу на второй от верха уступ, но, вставая, поскользнулся и сбил с ног работавшего рядом забойщика.
— Эй ты, пьяный, что ли?! — заорал тот, выругавшись.
Это оказался Мишка Гнездин, и Корней, помогая ему подняться, пошутил:
— Все мы пьяны. Погляди, какая прорва пива и бражки льется с небес.
Никто, кроме Мишки Гнездина, даже не заметил его, и это было очень хорошо, что никто не заметил. Разве нужна чья-то похвала или он, Корней, намерен потом похвастать перед Яковом, перед Тоней или как-то возвыситься перед Богданенко и дядей? Да, если в сущности разобраться, на черта похвала ему нужна, какая от нее польза и как все это никчемно и мелко! Лишь бы мать не ругалась…
Он взял лопату и встал в забой рядом с Мишкой. Спросил его, усмехнувшись:
— Все еще себя постигаешь?
— Некуда больше деваться, — серьезно сказал Мишка. — Сам себе надоел!
— Скоро Лепарда водку сюда доставит. Имеешь шанс.
Мишка что-то глухо проворчал, в шуме дождя слова пропали. С верхнего уступа донесся предупреждающий крик Гасанова:
— Берегись, большой глыба пошел!
Он и, судя по массивной фигуре, Семен Семенович подтолкнули к кромке уступа чуть ли не кубометр вырубленной из пласта породы, она, качнувшись, сорвалась и понеслась вниз, разбрызгивая грязь и воду.
Лопата попалась плохо отточенная, с суковатым черенком, и Корней вскоре набил на ладонях большие мозоли. Мишка отдал ему свои рукавицы, руки перестало жечь, но зато под вымокшей одеждой, в испарине, заныла спина, на нее уже давно не ложилась такая нагрузка.
К вечеру часть людей ушла в формовочный цех, под крышу, на отдых. Богданенко исчез с гребня. На верхнем уступе остался руководить работой Гасанов. Забой теперь стал теснее, как ущелье. Дождь снова начал перемежаться, вылившись, с ветром понесло мелкую водяную пыль, и сквозь нее еле видимые, растертыми пятнами выглянули огни прожекторов.
Лишь поздно ночью вода из летного карьера прорвалась, смыла тонкую переборку грунта, оставленную для страховки, и водопадом хлынула под уклон.
— Ф-фу! — устало сказал Мишка, бросая лопату. — Теперь, если меня с завода турнут, поеду в деревню и вступлю в колхоз.
Кажется, он был счастливым в этот момент.
Тем временем в формовочном цехе мокрые люди переодевались в сухую одежду. По приказу Богданенко завхоз Баландин доставил со склада весь наличный запас телогреек, ватных штанов, комбинезонов и сапог. «Вот опять то же самое: «где пьют, там и льют», — подумал Корней. — За сэкономленную копейку ставится на ребро рубль».
Он наломался больше, чем Мишка Гнездин, на теле не осталось такого места, где бы не саднило, а пиджак и брюки под брезентовой хламидиной промокли насквозь.
Переодеваться и воздавать должное заботам Богданенко он не стал, но еле дотащил себя до дому.
Марфа Васильевна впустила его в дом молча, оставив брань до утра. Она всегда утверждала, что утро вечера мудренее.
А все-таки, когда Корней вошел на веранду и при скупом свете лампочки разулся, сурово заметила:
— Хуже людей быть негоже и забегать вперед всех ни к чему. Ишь ведь, как весь уваландался! Стирать-то мне, небось, а руки болят.
В угловой комнатушке с иконами в латунных обрядах было жарко натоплено и лежало приготовленное белье. Раздевшись донага перед ликом матери-богородицы, Корней протерся тройным одеколоном, высушился и сел пить горячий чай. Марфа Васильевна прилепилась к краю стола, опершись локтем об угол.
— Вот уж как выйдет на прорву, то и пойдет одно за другим. Что же бы это заранее не предусмотреть? Ох, господи! Пошто это так? Сколь же гордыни-то в нас! Не умею, а берусь. Вот доведет экое хозяйничанье завод до ручки, а потом в тресте-то и спохватятся: как же это так, почему?
— Сверху не видно, — объяснил Корней не совсем уверенно.
— То-то же, что не видать. Управляющий-то, небось, сюда дороги сразу не найдет. Он привык большими делами ворочать, где ж ему на Косогорье смотреть?
«Ну, вот и добро, все миром обошлось, — с облегчением подумал Корней. — Теперь уж ругать за мокрую одежду не станет…»
Еще два дня продержалось ненастье, но без ливней. Дождь моросил частый и холодный, как осенью. Изредка в разрывах туч проглядывало солнце, в небе начинали высоко летать галки, предвещая ведренную погоду. Вода стекла в низины. В летнем карьере Гасанов восстановил размытые пути, очистил забои. Семен Семенович командовал наладкой и ремонтом подвижного состава. Наконец, первые вагонетки, наполненные глиной, двинулись в формовочный цех, и все словно ожило и пошло своим ходом с передела на передел.