Некоторое время оба шли молча. Над кустом бузины пролетела сорока. Яков кинул ей вдогонку камешек, — сплетнице! — сорока увернулась, выбрала безопасный кустарник и принялась оттуда ругаться.
— Мне надо скорее уехать, — вдруг сказал Яков хмуро.
— Почему же скорее?
Хмурость ему была не к лицу.
— Так почему же?
— Просто так…
— Но просто ничего не случается.
— Тогда, не просто…
— Меня позовешь попрощаться?
— Прощаться я не люблю. Сказать «прощай» — это навсегда. Зачем же? Вот и журавли никогда не прощаются. Скоро они тоже улетят — «курлы! курлы!», — а весной возвратятся. Всех нас привлекает то место, где мы провели юность…
Тоня давно так не гуляла, как в этот вечер. Проведав Наташу, они обошли городские скверы, постояли на каменном мосту над обмелевшей рекой, побывали в кино, а потом еще побродили по улицам, ели мороженое, выпили бутылку холодного пива, но когда начали собираться обратно в Косогорье, ночное небо плотно заволокло тучами, полил крупный дождь.
Пришлось пережидать грозу, прижавшись к стене какого-то дома. Косые струи захлестывали сбоку, платье Тони промокло. Яков снял пиджак, прикрыл ее от дождя. Скоро тучи скатились за степь, зажглись звезды, над ними протянулась мглистая пелена, на которой изредка отсвечивались далекие молнии.
Дождевой воды вылилось много, в канавах, как в половодье, журчали ручьи.
Яков разулся, связал шнурками ботинки, перекинул их через плечо и закатал брюки до колен. Тоня тоже разулась. При Корнее она не стала бы так поступать, потому что он, Корней, тоже не стал бы закатывать брюки.
Всю дорогу, до общежития, они шлепали по воде.
— Ох, до чего же хорошо! — устало, но радостно сказала Тоня. — Словно на празднике побывала.
— Теперь топай в постель, — как маленькой посоветовал Яков. — Протри пятки, лодыжки и колени одеколоном. Завернись в одеяло.
Он дождался, пока Тоня закрыла за собой дверь, и еще постоял, переживая в себе минуты душевного ликования.
«Тонька. Тонька! Кто тебя выдумал? Серая птичка-невеличка, не соловей!»
А от палисадника, из густой тени свесившихся через штакетник тополиных лап, вышел Корней в плаще, в надвинутой на лоб фуражке.
Они встретились на изломе дороги, где на мокрой земле лежало тускло-желтое пятно уличного фонаря.
— Ты, оказывается, терпелив! Из тебя вышел бы надежный ночной сторож, — останавливаясь, насмешливо сказал Яков.
В этот момент, когда ему хотелось быть щедрым и великодушным, Корней как бы напомнил о своих правах. И он озлился.
— Кого ты караулишь? Не Антонину ли? Так она уже не твоя! Ты уже не можешь ее называть «моя Тонька!» Прокараулил! Простая девчонка, серая птичка, взлетела выше!
— Я ненавижу тебя! — глухо проворчал Корней, надвигаясь.
Обе руки он держал в карманах плаща. На всякий случай Яков потверже встал на скользкую глинистую обочину тротуара.
— Не намерен ли драться?
— Ты сволочь!
— Отлично сказано! Но я не представляю, будет ли тебе приятно перепахать землю носом?
Ссора могла зайти далеко, и он взял себя на узду.
— Вспомни, ты ни разу не поборол меня. Ты слабее. Кроме того, ты разгневан. Первым же ударом я свалю тебя вот в эту канаву. Лучше не искушай. Я противник низменных и пошлых инстинктов. И мне нельзя драться вообще…
— А хватать чужую девку не низко?
— Так не отзываются о девушке, если ее уважают. Я тебе советую, по крайней мере, при мне не грубить.
— Что же ты не позвал ее к себе ночевать?
— Ну, знаешь, Корней! Кажется, я влеплю тебе оплеуху. Отодвинься с пути!
Корней отступил на шаг.
— Хорошо! Ты благоразумен. А завтра извинись перед девушкой хотя бы за свое прежнее хамство, постарайся ее убедить в своих честных и добрых намерениях, и я уверен, она сумеет тебя простить.
— Я окурки и объедки не подбираю…
— Какая ж ты дрянь! — брезгливо бросил Яков и, поправив перекинутые через плечо ботинки, прошел мимо.
Двери в сенях Авдотья Демьяновна на ночь не закрывала. Тут стоял самодельный кухонный шкаф, ведра и железная кровать, где Яков спал до наступления зимних холодов.
Он пробрался на цыпочках по половикам, стараясь не шуметь и не бренчать, — не тревожить бабушку, — повесил на веревку мокрую одежду, пошарив по столешнице, взял оставленное для него молоко.