— Рекамье[10]… Она действительно редкая красавица, однако она слишком верна своему старому некрасивому мужу-банкиру…
— Была, друг мой, была! Можешь лицезреть твою ненаглядную в повозке Джанхотова! — хлопнул приятеля по плечу прославленный генерал.
— Ха! Да эта хитрая красотка просто решила сменить ложе… — нашёлся его собеседник.
— Да ты завидуешь, Пётр! — усмехнулся Боунапарт, — Я сам видел, как она спрыгнула с балкона на руки нашего героя-кавалериста! Какой уж там расчёт, коли она оставила ради этого храбреца состояние своего мужа…
— Удивительно… Удивительно… — качал головой Милинкович, — Останутся ли в Париже красивые женщины после нашего ухода, а?
— Я эту клоаку знаю слишком хорошо, Петенька. — рассмеялся ему в ответ его старый сослуживец, — Париж всегда будет притягивать к себе красоток, мечтающих стать уж если не маркизой де Помпадур[11], так, по крайней мере, пройти доро́гой Марион Делорм[12]… Не переживай за Париж, дружище!
Лучше скажи, как тебе удалось уместить в нашем обозе столь многочисленную публику, никогда не пребывавшую вместе с армией? Небось, именно твоя новоявленная тёща принесла тебе самое что ни на есть множество проблем? А, Петя?
Смех Боунапарта был столь заразителен, что Милинкович не смог выдержать отстранённый вид, ибо речь зашла о его родственнице, более того, он совершенно неприлично заржал, по-простецки прихлопывая себя руками по коленям.
— Ох, Николенька, знал бы ты, сколько крови выпила за столь недолгое время эта несносная Жозефина! Я уж, грешным делом, решил было, будто бы женился не на юной Гортензии, а на её легкомысленной мамаше! — утирал выступивший от хохота пот со лба русский штабист, — Возникло даже непреодолимое желание «забыть» её при отправке…
— Что же тебе помешало, дружище? Ведь именно ты произнёс тогда эту знаменитую фразу «это не та Богарне, так что пусть идёт к чёрту»! — улыбался корсиканец, — Ужель твоя Гортензия всё же заставила смягчиться сердце боевого русского генерала?
— И это тоже, Николенька… И это тоже…
— Никак ты проникся добрыми чувствами к тёще? — в притворном ужасе прижал руки к груди Боунапарт.
— Тьфу-тьфу-тьфу! И на тебя ещё раз тьфу, зубоскал! — захохотал его приятель, — Гортензия, конечно, защищает непутёвую мамашу. Она считает, что у Жозефины было очень мало вариантов обеспечить будущее своё и своих детей после казни слишком родовитого и богатого для революционного террора муженька Александра де Богарне[13]. И скользкая дорожка содержанки была не самым плохим выбором в такой ситуации…
— Ха! Да у неё ещё было достаточно средств к существованию, чтобы не падать так низко, Петенька!
— Ты невозможно резок. Николай Карлович! — усмехнулся серб, — Она лишь слабая женщина, излишне изнеженная и привыкшая к жизни в роскоши. К тому же в уме ей не откажешь, она смогла сохранить какое-никакое положение в обществе и пристроить Гортензию за Дюрока. Согласись: не её вина́ в том, что он оказался лучшим кандидатом на роль козла отпущения за поражения французской армии.
Так что, пусть мне и неприятно даже представить себе такое поведение благородной женщины, но не стану снова осуждать её…
— К чёрту, Петя! Ты просто пытаешься найти оправдания для матери своей жены!
— Пусть и так, Николай! — скривился Милинкович.
— Извини меня, друг мой! Я слишком увлёкся…
— Никак ты, Николай Карлович, испытываешь какие-то личные чувства по поводу моей дражайшей тёщи, а? — усмехнулся серб, — Ладно-ладно, не горячись, неистовый корсиканец! Согласись хотя бы, что Жозефина[14] смогла отлично воспитать и Гортензию[15] и Эжена[16].
Кстати, ты бы его взял к себе? Мой шурин — весьма способный юноша…
— Петя, ты просишь за этого мальчишку? — удивился бывший подданный французского короля Людовика.
— Да. Он, Николенька, оказался весьма неплохим молодым человеком, осмелюсь надеяться даже талантливым. Только вот Евгений излишне скоромен и сильно подавлен общественным мнением Парижа, насмехающимся над его аристократическим происхождением, чрезмерно фривольным нравом его матери, а потом и родственной связью с Дюроком. Я убедил его присоединиться к нашей армии, надеюсь, что в благословенной России он сможет избежать насмешек и упрёков…
Однако в полках нет вакансий, а пристроить Евгения при штабе было бы весьма неправильно… Я бы просил тебя…
— Ты уверен, что мальчик будет хорошим солдатом?
— Совершенно! Он храбр, умён и верен! — горячо заступился за шурина Милинкович.
— Тогда, конечно, Петя! Присылай его ко мне немедля! Так это именно он заставил тебя смягчиться к Жозефине? — снова хитро прищурился Боунапарт. — Конечно, уговоры жены и шурина сыграли свою роль — как оставить эту женщину без поддержки детей… Но всё же, окончательно меня смирило с её присутствием в армии то, что Жозефина окрутила полковника Богданова и едет в его повозке! — взорвался хохотом серб.