— Мою карету не станут осматривать. Я отвезу Вас к верному человеку, пересидите шум там. Чуть позже Вас доставят в Малагу[1], герцог, а оттуда в Цареград.
— Спасибо, Андрес. Я и не надеялся, что Вы сможете вытащить меня прямо из караульного помещения Эскориала[2].
— Не ожидал, что Вы умудритесь влезть в проблемы так скоро. — Гурьев проигнорировал слова Годоя, — Мануэль, ведь ещё неделю назад, я передал Вам банковских векселей на три миллиона рублей. Ужель, Вам было недостаточно?
— Мне? — криво усмехнулся впавший в немилость первый министр королевства, — Я и не пытался участвовать в разделе этой суммы. Испании нужен был этот договор, я уговаривал и Вас и короля на него несколько лет, и вот сейчас, когда от Испании требовалось так немного, чтобы получить то, о чём мечтали поколения моих соплеменников…
Королева возжелала разом заткнуть рты всем недовольным и устроить бал, равных которому не было никогда. Она не видела проблем в том, чтобы потратить эти средства на развлечения — русский царь богат и даст ещё…
— Но откуда она узнала?
— Мой секретарь, молодой негодяй, докладывал ей… Я проглядел мальчишку
— Мануэль? — в голосе русского посланника прозвучало столь искреннее удивление, что Годой не смог не рассмеяться.
— Это был мой племянник, Андрес. Я искренне думал, что уж Педро-то я могу доверять. Я столько потерял благодаря этой глупой доверчивости. Чего уж там… Я ведь уже должен был стать принцем Алгарве и войти в историю Испании…
— К чёрту Ваши слабости, герцог! — Гурьев сжал зубы в попытке сдержать свой гнев, — Деньги у королевы?
— Скорее у короля. Однако он полностью на стороне своей супруги. Моя фигура давно уже не слишком популярна среди аристократии — я же выскочка… Моя опала решит сразу две проблемы короля: покажет, что он не пойдёт против воли света, а второе — тут же найдутся деньги на большое развлечение для этого высшего общества.
— Король заботится о собственном авторитете среди аристократов?
— Заботится… В последние годы зависть грандов росла, а после поражения в войне с Францией авторитет короля сильно упал. Чума же окончательно привела к тому, что Карла и Марию-Луизу стали ненавидеть и презирать. Моя голова не раз обозначалась в качестве платы за верность монархам со стороны многих и многих высокородных. Гранды никогда не упускают возможности напоминать королю и королеве об этом. В последнее время они принялись намекать, что замена нынешнего порфироносца на инфанта была бы неплохим политическим решением.
— Так что же?
— Я надеялся на привязанность своих монархов к себе… Победа над Британией смыла бы все мои грехи, Андрес…
— Я тоже надеялся. Но, всё же, Мануэль, ты же стреляный волк! Как ты допустил?
— Мне стоило не сопротивляться воле королевы — отдать ей те деньги. Но я же обещал…
— Плохо… Что же будет дальше?
— Сейчас король получает авторитет, но одновременно он его и теряет. Карл показал, что его можно сломить. — Годой спокойно оценивал последствия собственного падения, — Праздник, конечно, порадует свет и заткнёт рты, но насколько надолго? Инфант Фернандо тоже притихнет, но лишь на время. Первая же большая проблема снова обрушит позиции короля, но вот меня на сей раз с ним рядом не будет.
— Что будет с нашим договором, Мануэль?
— Можете предложить королю ещё денег! — усмехнулся в ответ Годой, — Глядишь, хоть какая-то часть дойдёт, наконец, до флота и армии.
— Бог мой, как же устал от ваших обычаев! — Гурьев всё ещё был в ярости.
— А уж как я устал… — мрачно отозвался бывший фаворит короля, — Ну хоть теперь-то вся эта безумная пляска закончится.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Фёдор Фёдорович, друг мой, побойся Бога! — Потёмкин страдальческие сжимал кулаки возле своих висков, — Ну, приди в себя? Ну какой монастырь?
— Господь на меня гневается! — мрачным голосом отвечал ему генерал-адмирал, — Почто мне дальше жить? Без Глаши мне жизнь не мила… Буду просить у Него милости…
— К кому милости, Фёдор? К себе?
— К Глашеньке! Душа её чистая должна на небесах быть, молить буду Господа за неё! — внезапно всхлипнул флотоводец.
— Она и так в раю! О чём ты?
— Мне без неё не жить… Она давно стала всей моей жизнью, Григорий Александрович… Секунды не было, чтобы я о ней не думал. Вот и сейчас, глаза закрою — вижу её лицо. Дышать не могу…
— Заладил! Вот ты думаешь, что мне без Катеньки легко? — Великий князь навис над моряком.
— Ты человек крепкий, Григорий Александрович… — вздохнул Ушаков.
— Крепкий! Да что ты понимаешь, дурак старый? — в сердцах махнул рукой Потёмкин.