Так что, Вы это неплохо задумали, к Соломину… Там землицы-то раза в четыре больше дают, чем в провинции Столичной, а?
— В семь, Яков Генрихович…
— Эвон как! — восхитился полковник и даже прихлопнул руками по коленям, — Вот, ей-ей, сам подам прошение об отставке и уеду к Капстаду!
— Значит так, вернёмся-ка к нашим делам. Итак, Вам, мальчик мой, перед отставкой полагается повышение в чине, — энергично продолжал Деревин, копаясь в бумагах на столе, — орден Святого Георгия за спасение генерала на поле боя и орден Святого Иоанна от покойного Суворова за Парижский поход. Так что, получите-ка Указ на майора! Хе-хе.
— Ох, ты… — только и выдавил из себя Никитин.
— Не ожидали, Павел Иванович? — потирал руки голова экспедиции, — Вот, я и хотел сам с Вами пообщаться, глянуть на Ваше лицо, хе-хе! Что, сразу к родителям отбудете? Порадуете их?
— Нет. Не планировал. — отрезал молодой офицер, тотчас помрачнев.
— Вы же не сирота. — удивлённо посмотрел Деревин, — Родители непременно Вас ждут, и так нельзя!
— Пугать их своей жуткой рожей? — скривился в ответ драгунский офицер, — Нет уж, увольте! Пусть помнят меня былым!
— Что? — полковник опять резко раскраснелся и зашепелявил, — Да как же Вы такое подумать могли, юноша? Вот у меня пятеро сынов! Пятеро! Старший мой, Лука, погиб ещё в Богемии. Четыре сына остались, но я бы за Луку, хоть какого больного и калечного, отдал бы все свои оставшиеся годы! Только бы его по голове перед смертью потрепать! Не сметь обижать родителей!
— Яков Генрихович, Вы же сами избегаете на меня смотреть. — тихо и упрямо бубнил Никитин, — Страшен я, аки Баба-яга…
— Молчи, дурень! — штабной офицер в ярости взвился, — Я на тебя не смотрю, ибо вижу, что ты стесняешься меня! Нашёл урода! Да в мире поболе тебя есть страшил, да чтобы отца и мать кто мог этим смутить! Молчи-молчи! Не выдержу, да и обижу тебя!
Деревин, пытаясь успокоиться, бегал по кабинету, размахивая руками.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Батюшка! Батюшка! — тихо-тихо проговорил Павел.
Никитин-старший резко обернулся. Он стоял и смотрел на широкую Волгу, опираясь на каменный парапет Царской набережной.
— Пашенька! Сынок! — на лице отца было столько радости, что Павел даже ощутил укол боли за свои намерения скрыться от родных, — Господи! Счастье-то какое! Я ведь искал тебя, искал! Даже в армейский штаб писал! Уже отчаялся совсем! Вот, прибыли мы всей семьёй в Столицу и видели тебе на параде! Полк твой нашёл, вот только что оттуда приехал, а ты уже убыл!
Никитин болтал и болтал, глупо улыбаясь. Павел же молча смотрел на него, и слёзы катились из глаз, горло сжало, слова не могли вырваться наружу. Таким отца он не видел никогда — тот всегда был спокоен и уверен, вне зависимости от обстоятельств. Тогда сын просто прижал к себе старика, внезапно оказалось, что теперь уже не Павел упирается в его широкую грудь, а отец плачет, царапая лицо о пуговицы его драгунского мундира.
— Бедный ты мой! — гладил голову сына старый крестьянин, — Как тебя, однако… Ничего-ничего! Всё одно — живой!
— Батюшка! Где ты остановился? А братья? А мать? — наконец справился с собой Павел.
— Все здесь, Пашенька! — суетился старик, — Всех Государь пригласил! Нас ажно за царёв кошт привечают! Мангазея, знаешь такой постоялый двор, на Софийской? Вот мы все там и проживаем. Братцы-то твои поди гуляют, дело молодое, а Татушка-то там ужо! Пойдём-ка, пойдём!
Мать и вправду была там. Слёз было ещё больше, слов тоже.
— Как же постарели родители за эти годы! — думал Павел, просто наслаждаясь семейным теплом. Братья должны были вернуться только к вечеру, так что время до их прихода для общения с родителями было много.
— Ты ведь пропал недаром, Пашенька? — тихо спросил Никитин-старший, когда они вдвоём спустились в трапезный зал и сели за стол выпить по стаканчику, — Не писал, писем в полку не забирал…
— Ты всегда меня насквозь видишь, батюшка. — мрачно кивнул Павел, — Я не хотел таким уродом к Вам являться. Думал, что уеду в Африку, да и там попробую всё заново…
— Экий ты резкий, Пашенька… — грустно пожевал губами Иван, — Ужель бы мы тебя обидели? А, понятно… Машка? Не писала, что ли?
— Наоборот, писала. — Павел залпом выпил целый стакан крепкой «Амурской» настойки и налил себе ещё, — Каждую седмицу писала. А как я такой к ней явлюсь?
— Да, Пашенька, ты, как я погляжу, ещё глупее, чем я думал… Помолчи-послушай, что отец говорит! Чай ты теперь в больших чинах, пороть тебя явно поздно, так хоть выслушай! — ласково улыбался Иван сыну, — Коли так ты девке в сердце запал, то за неё решать не можешь.