— У, какие планы у славной Дании! И ты Машенька тоже так думаешь? — прищурился я.
— Я не знаю… — слегка растерянно проговорила Мария.
— Ну, и умничка, сестрёнка, если это признаёшь…
— Дозволь мне, Павел Петрович, слово молвить? — вмешался Григорий.
— Да уж, Гриша, сколько мы с тобой о таком спорили? Тебе и карты в руки! — кивнул я.
— Видишь ли, доченька… — начал Потёмкин, — Победим ли мы империю или нет — одному Богу известно. У германцев сейчас в армии поболе трёхсот тысяч, у французов — уже почти четыреста. Кроме того, англичане, пусть и завязли в Индии, но всё же вполне без особого напряжения смогут тысяч сто двадцать наскрести. Неаполитанцы армию наращивают и уже почти сто тысяч могут выставить. Кто ещё? Сардинцы, Папа и прочие тосканцы ещё тысяч пятьдесят, голландцы пока ещё могут столько же собрать. Это я так, только про просвещённую Европу… Сколько выходит? Вот, уже поболе миллиона вышло…
А мы-то что? Ну, Россия может здесь тысяч двести тридцать выставить, Дания тысяч шестьдесят, Швеция и княжества ещё под сто тысяч соберут, коли сильно напрягутся — у них-то пока свои армии ещё остались. Итого — и половины от Европы не будет.
— Так что, они разве все вместе против нас встанут?
— Машенька, если в Дании твердят о мощи России, то, думаешь, в Европе об этом не говорят?
— Но ведь мы столько сил и средств для прославления империи в Европах тратим!
— Не тратили бы, может, уже сейчас нас всей Европой и давили бы! Русский, он для цивилизованного европейца, что-то вроде американского или азиатского туземца — как бы и человек, но не настоящий, бес какой-то или учёная обезьяна. Пусть он становится и привычным, но пока это глубоко сидит. Да, многих мы с пути этого сдвинули, но всё же… Сама посуди, сколько людей в той же Франции предпочитает от голода умирать, но к нам не ехать? Будет от нас опасность явная — все соберутся, про свои беды забудут. Даже Испания и та, думаю, в таком случае оставит в стороне верность нашему союзу, да Анастасия Алексеевна?
Моя жена согласно кивнула.
— Но всё же… — Маша сцепила руки.
— Ну а дальше… Положим, победили мы их всех, а затем-то что? Немцы, французы да англичане будут бунты чинить, мы там гарнизоны держать? Думаешь, если у нас половина мужчин будет в армии, то всё пойдёт лучше? Кто будет хлеб сеять, да дела вести? А думаешь, что наши соседи в Азии да Америке на такое будут равнодушно смотреть и не нападут?
— Но ведь и в Польше…
— Ох, Машенька! Много ли наших гарнизонов там стоит? Да, по границам войска расквартированы, но ведь внутри-то их почитай совсем нету. А сколько поляков у нас в армии служит? Всё, стух польский гонор! Весь он по России матушке рассеялся, ну или в Европе по салонам… Остаток-то сейчас целиком на внутреннюю свару ушёл. Вон, малопольские паны на великопольских волками смотрят — они-то сколько своих земель нам отдали, а «варшавская свора», как их в Кракове зовут, себе силезские поместья у короля выбивает. Немцы из Померании, Королевской да Восточной Пруссии — всех поляков не любят сильно, считают, что налогов с них много берут, всё больше на Россию смотрят, да между собой за доходы от торговли грызутся. А уж силезцы — те, вообще, всех своих новых земляков ненавидят — как же, словно баранов их между собой делят.
Нет, Польша на наших солдат сейчас молится — только они её от поножовщины спасают! А из бедных детей дворянских, почитай, половина на Руси — в армии да в чиновниках служат, больно у нас сладко. А крестьяне так рьяно в истинную веру переходят, что сам Папа нас уже несколько раз просил хоть как-то это приостановить, чтобы доходов его совсем не лишить.
— А в Европе не так?
— Конечно, нет! Там и людей не меньше, чем у нас по всей России, и заводов пока много, и войскам идти сильно ближе. Не сдюжим мы, надорвёмся.
— Значит, и за Саксонию Павел с императором Францем спорить не стал именно из-за этого?
— А ты как думала, доченька? — В Саксонии наше влияние не шибко большое, курфюрст мечтал просто за русской спиной войну переждать, да снова славную саксонскую промышленность возродить, чтобы на поставках обогащаться. А зачем нам-то это? Власть свою, опять же, саксонский владетель точно терять не желает, а что ему в обмен предложить? Деньги? Слишком много он запросил. Власть — так у нас Швеция одна была, второй такой нет. К тому же Франц после эдакого выверта обязательно нас бы за опасного врага считать начал…
— Так, давайте, тогда хоть Польшу заберём! Зачем тянем?