— Потеряй ты половину полка, тоже бы взбесился.
— Что Вы его оправдываете-то? Глаз-то Вы ему подбили…
— Ну, положим, у меня в покое кричать можно только мне! — усмехнулся Цорн, — К тому же требовать не спасать французов, пока всех русских не излечат, было с его стороны несколько неправильно. Мало того что его крики смущали служителей и болезных, так ещё, как представлю себе, что было бы, услышь такое наш ярославский градоначальник, Михаил Иванович Дюброк! Он-то из французов, да человек горячий…
— Так это, Фёдор Иванович, мы тут с «медведями» поговорили и пошли к главному врачу и доложили ему всё как есть…
— Что же ты, Глебушка, не спросил-то меня? — огорчился Цорн, — Я же со Львом Христофоровичем давно знаком! Попомни мои слова, дня через два он отойдёт от огорчения, да и придёт ко мне мириться! А тут такой афронт!
— Так Дорофей Степанович также сказал! Ходу он нашему письму не даст. Только ежели Адамов решит против вас жалобу писать.
— Ну, Дорофей Степанович дело знает. А вам с «медведями» спасибо! Не дадите старика в обиду! — улыбнулся Цорн.
— Да я вот, от всей души… — залился краской от смущения юноша.
— Шестерых привезли! — подбежал к лекарям Никонов, спасая Феоктистова от приступа неловкости.
— Что так мало? — удивился Цорн, с кряхтением выпрямляясь.
— Так всё, Фёдор Иваныч! — развёл руками служитель, — Все либо уже померли, либо уже на излечении. Этих-то нашли, когда в третий раз поле обшаривали. Один француз, один баварец, а четверо — наши.
— Излишние подробности! — буркнул врач и широким шагом направился к ряду носилок.
— Этого к отцу Никифору на отпевание — уже отмучился. — вздохнув, поднялся он от молодого поручика в драгунском мундире с забинтованной головой, плечом и ногой в шине.
Но тот неожиданно открыл мутный слепой глаз, не скрытый повязкой, и схватил левой рукой Цорна:
— Машенька! Любимая! Дождалась ты меня!
— Что? — врач попытался был освободиться от неожиданных объятий, но хватка офицера была просто железной.
— Завтра попрошу батюшку сватов заслать, пусть всё по правилам будет! Батюшка мой с твоим, небось, уже всё обсудили — митрополит Нифонт, чай, венчать станет! Жить без тебя не могу, Машенька! Счастье ты моё! — хрипло шептал поручик.
Что-то в лице и словах умирающего зацепило врача. Цорн был ещё совсем нестарым человеком, однако человеческие мучения и обязанность выбирать, кому жить, а кому умирать, ожесточили его, состарили его раньше времени, и теперь он сам, даже в размышлениях, называл себя стариком. Но вот сейчас…
Быстро закончив сортировку, врач бросился в операционный покой.
— Вацлав Карлович! Ты освободился?
— Федя, чего ты? — высокий горбоносый мужчина, казалось, устал даже больше Цорна.
— Раненный здесь есть, Ваца… — тихо сказал лекарь.
— Здесь их сотни, Федя, коли не тысячи. — усмехнулся его собеседник.
— Я-то знаю, Ваца, знаю! — покачал головой Цорн.
— Извини, Федя, устал. Пятая операция закончилась. — развёл руками горбоносый.
— Понимаю, но можешь ещё одного прооперировать, Ваца? — заглянул в лицо приятелю врач.
— Что такое? Знакомый?
— Нет, просто показалось, что так надо.
— Что? Тяжёлый? — сузил глаза хирург.
— Я сначала думал, мертвец уже, а вот он… Пуля у него в голове, глаз вытек, лошадь его помяла — плечо раздроблено, бедро ещё…
— Ох, ты! Как же… — развёл руками Вацлав.
— Ты сможешь, Ваца! — очень твёрдо произнёс лекарь, — Только ты и сможешь!
— Что ты говоришь, Федя? — с болью ответил ему собеседник, — Ты не слышал, что ли — у меня на столе Венгер умер!
— Слышал, друже! — Цорн приобнял его, — Но знаю, что старший лекарь Немечек сделает всё, чтобы спасти больного! И коли не вышло, значит, такова воля Божия! Прошу тебя, попробуй.
— Федька… — скривился хирург, — Ладно, давай его во вторую… Попробую!
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
— Как Ваше самочувствие, Матвей Степанович? — Суворов наклонился к самому лицу Соломина, забинтованному словно мумия.
— Александр Васильевич? Мы победили? — едва прошептал генерал.
— Победили, победили, Матвей Степанович! — улыбнулся генералиссимус, — Французы разбиты полностью.