Приподняв набрякшие веки, Бэрнс молча осмотрел кухню.
— Если бы дом загорелся, сейчас весь городок был бы охвачен пожаром, — продолжала Консепсьон.
Бэрнс повернулся и пошел в переднюю. Консепсьон потянула его к двери.
— Надо все-таки думать, что вы делаете, когда вторгаетесь в чужие дома. А то не успеешь оглянуться, как запылает Реата. В том числе и ваш дом. Вы отвечаете за…
— Ну, ладно, ладно, — раздраженно прервал ее Бэрнс. Очевидно, Консепсьон перестаралась. Хуже нет, когда тебя заговорят до смерти. В голосе Бэрнса чувствовалась усталость. Не изменяя тона, он вдруг спросил:
— Вы миссис Канделарио? Та самая, которую зовут Конни?
— Канделария, — поправила она, затаив дыхание.
— Правильно. У меня есть ордер на ваш арест.
Сначала Консепсьон решила подчиниться, поскольку сейчас прежде всего надо было отвлечь внимание Бэрнса. Но она знала, что Хэм все слышит и будет огорчен, если женщина, которую он считает смелой, сдастся без борьбы.
— Но я медсестра, у меня есть поручение от больницы. — Консепсьон показала на окровавленное тряпье Маркоса: — Я должна отдать вот это.
В лице Бэрнса ничто не дрогнуло. Он лишь мельком взглянул на кровь, которую пролил, и тронул Консепсьон за плечо.
— Это может потерпеть. Пошли.
— Но откуда у вас взялся ордер на мой арест? — усмехнувшись, спросила Консепсьон. — Это уже что-то новое, que no?
Насмешка задела шерифа, и он вспылил.
— Ну, хватит. Топай, — сказал Бэрнс, довольно сильно толкнув Консепсьон.
— Какой чести я удостоилась. Подумать только — даже ордер выписали!
Идя к дверям, она думала, что бы еще такое сказать, чтобы Хэм догадался о чувствах, переполнявших ее сердце. Хорошо бы вложить в одну фразу все — гордость тем, что она сумела защитить Хэма, веру в него и в народ, радостное сознание, что она оказалась способной к… Высокие, волнующие слова теснились в мозгу Консепсьон.
Каким-то чужим голосом она спросила Бэрнса:
— В чем же меня обвиняют? В нанесении словесных оскорблений? — И засмеялась, но смех ее был каким-то искусственным и растерянным.
«Дура я, дура, — подумала она. — Только вот не знаю, кто во мне берет верх. Девчонка или старуха? А может быть, дело в том, что я слишком рано поломала свою жизнь?»
А Хэм, лежавший под кроватью, прикрывшись тряпьем, восхищался этой женщиной. Ловко она провела Боллинга! Да и его самого тоже, оставив дверь настежь открытой, так что, если б он вздумал пошевелиться, с улицы заметят малейшее его движение. Добилась своего: теперь он вынужден оставаться на месте!
4. Агапито
Агапито Ортега вышел из здания «Пилсер билдинг» и в раздумье остановился. Он не знал больше ни одного адвоката. С тремя уже пробовал договориться, но все они отказались, ссылаясь на занятость. Агапито догадывался, что адвокаты говорили неправду; врали, наверно, все, но один из них, Сэмми — сын мистера Элвуда, — врал наверняка. Агапито знал этого Сэмми вот уже двадцать лет, с тех пор, как начал работать у его отца. Адвокатской практикой Сэмми занимался всего два года, поэтому клиентов у него не было — так говорили в городе.
Просто Агапито нечем платить, и адвокаты знали это…
Но Агапито не мог долго предаваться тягостным раздумьям. Его давно арестовали бы, если бы он жил в Ла Сьенегите: изуродованный рот Агапито — последствие аварии на шахте — делал его слишком приметным. Поэтому нечего было и думать, будто в переулке никто не обратил на него внимания.
Агапито горько сожалел, что пошел тогда на заседание Совета безработных, и, хотя плохо говорить о мертвых не полагается, обвинял в этом дядю жены. Кресенсио Армихо (мир праху его!) был сильным и горячим человеком, способным убедить всякого. Узнав о предстоящем выселении, он высказал свое возмущение людской трусостью и потребовал, чтобы Агапито подал пример мужества. Агапито был польщен тем, что его считают смелым. Всю жизнь ему вдалбливали, будто он глупее и трусливее многих; сам господь бог, казалось, соглашался с этим, обрушивая на голову Агапито одно несчастье за другим: то аварию в шахте, принесшую ему увечье, то падучую болезнь жены, то рождение глухонемого ребенка, то увольнение с работы…
Однажды Агапито уже совершил ошибку. Это было во время забастовки, когда он по совету Рамона примкнул к коммунистам; он был польщен тем, что к нему обратились, и с гордостью принял это предложение. Он не знал толком, что это за организация, и, когда его арестовали как пикетчика и под охраной отправили за колючую проволоку, Агапито честно рассказал soldados все, что ему было известно, с готовностью сознавшись в принадлежности к партии; но полицейские утверждали, что он лжет и покрывает заговорщиков, у которых хранятся оружие и динамит. В конце концов его убедили, что красные и вправду преступники, а сам он недостаточно умен для того, чтобы понять происходящее вокруг него. Когда же Агапито вышел из концлагеря, то узнал, что из партии его исключили и никто из друзей не хочет с ним разговаривать, потому что он будто бы выдал soldados некоторых товарищей вместо того, чтобы молчать и терпеть пытки, как полагается коммунисту.