— Ваша беда в том, Дэн, что вы не годитесь для игры в покер, — сказал Джейк, когда Барбидж признался ему, что обеспокоен обстановкой в городе. — Вы не учитываете, что наличие сильного противника еще не означает его победы. Надо продолжать игру.
Джейк протянул Дэну виски с содовой; сам он этот напиток терпеть не мог и охотнее выпил бы холодного чаю, к которому привык за время работы в баре, когда приходилось по восемь часов держать в руке стакан с питьем, чтобы составлять компанию посетителям.
— Вы слишком торопитесь бросать карты, черт побери. Взять, к примеру, забастовку. Если бы вы продержались еще две-три недели, мы взяли бы этих молодчиков за горло.
— Благодарю, — вежливо сказал Барбидж, — Но не будем вспоминать забастовку. Я прошу вас быть дальновиднее. Американская медная компания была создана, когда нас с вами на свете не было, мой дорогой Жак. И будет существовать еще очень долго, когда мы с вами превратимся в разлагающиеся трупы. Для тех, кто живет на востоке страны, забастовка — всего лишь незначительный эпизод, пусть даже мы ее проиграли.
— Не мы проиграли, а вы, — прервал его Джейк.
Дэн тяжело вздохнул. Этот парень настоящий маньяк. Он признает лишь такую победу, которая соответствует его представлениям. Любую другую он воспринимает как поражение. На меньшее, чем изгнание из города всех до одного иностранцев, он бы не согласился. Но он не понимает, что победа такого рода означала бы катастрофу. Месяцы ушли бы на то, чтобы снова набрать рабочих и с выгодой для себя возобновить добычу, а за это время появится новый бунтовщик, который станет будоражить людей.
Дэн не считал себя великим реформатором, но ставил себе в заслугу одно: он покончил с практикой вербовки иностранной рабочей силы. Американцы, по его мнению, не должны, как повелось из поколения в поколение, вбирать в себя инородцев (представляющих к тому же самые нежелательные расы) в ущерб чистоте американской нации. Неизбежно начнется вырождение. Американские идеалы погибнут. Американская предприимчивость истощится, и страна пойдет по пути социализма иностранного образца, а президентом станет какой-нибудь еврей или поляк.
Заклятый враг Нового курса, Дэн тем не менее не мог не признать, что Рузвельт все-таки джентльмен: в его жилах течет благородная кровь, он обладает здравым смыслом. Двоюродный брат Рузвельта — Тедди, тоже был мастер делать глупости, которые почти всегда завершались благополучно. Потом Тедди стал самим собой, то же случится и с Франклином. Может быть, еще следует подумать, прежде чем обвинять Франклина Рузвельта в измене своему классу, ибо осуждения заслуживает лишь тот, кто не оправдывает надежд. Гувера считали более надежным человеком, а что получилось? Он-то и изменил своему классу, потому что не пошел навстречу толпе и не сумел добиться переизбрания.
Если не можешь победить противника — переходи на его сторону. Именно это, и только это сделал Франклин Рузвельт. Дэн, разумеется, выступал против всякой неразумной реформы, затеваемой «мозговым трестом», но в глубине души он благодарил тех, кто посадил в Белый дом джентльмена, который не думает о наживе, а занимается делом, то есть старается отвратить революцию.
Но разве можно все это объяснить малограмотному парвеню, вроде Жака Махони? Этот парень выкарабкался наверх бог знает из каких трущоб, хотя Дэн догадывался, что когда-то его звали не Жаком, а Яковом, и за каждый шаг вперед дрался зубами и ногтями. Он не признавал ни честного бокса, ни искусства дипломатии. Понятие компромисса было для него таким же чуждым, как утонченность.
Взять, к примеру, эту комнату. Какое-то невероятное бунгало в калифорнийском стиле. Отвратительное смешение холостяцкого бедлама с музеем ужасов, совершенных в Грэнд-Рапид за последние тридцать лет..
— Вы проиграли забастовку, — упрямо повторил Джейк. — Мы потратили почти миллион налоговых накоплений, чтобы выручить вас, а чего добились?
— Вы хотите сказать, что теперь в Реате есть профсоюз? Надо благодарить за это небо, дорогой Жак.