У дверей библиотеки его встречает женщина, которая представляется не то как Анке, не то как Аннеке, не то как Аннигье. Он не очень хорошо расслышал ее имя, точнее, его слух уловил гласные и согласные в определенном порядке и отправил их в мозг, но туда все пришло развалившимся на отдельные части, как это бывает с устройством или механизмом – тостером, моторным блоком или мопедом, – который, вопреки здравому смыслу, разбирают, а потом оказываются не способны снова собрать.
Аннигье (Афне? Афке? Агнес?) подает ему руку – это сухая рука, он мельком смотрит на свои пальцы: не остались ли на них чешуйки ее кожи.
«Да что же такое с библиотекаршами?» – в который раз спрашивает он себя, шествуя за ней мимо бесконечных шкафов со слишком часто выдаваемыми, замусоленными и потому совершенно неаппетитными книгами. Почему у них у всех одинаковые прически? Он ничего не имеет против коротко стриженных женщин, напротив. Короткие волосы или даже волосы миллиметровой длины могут быть женщине очень к лицу. Но тут нечто иное. Это удобная прическа, ее легко приводить в порядок – как сад, в котором только плитка и никакой травы.
Библиотека эта – из числа существенно реорганизованных, она вся полна тех разноцветных (общедоступных!) нововведений, которые должны соблазнить читателя прийти за книгами именно сюда, как еще не так давно пытались поп-музыкой приманить неверующих в пустеющие церкви. Раньше библиотеки были просто пыльными, думает он, направляясь в здание, а в наши дни все они стараются походить на залы вылета аэропортов.
– Вы не против в перерыве и по окончании раздать автографы? – спрашивает библиотекарша.
Они стоят в коридоре, где развешаны плакаты и доски объявлений.
Как он мог бы быть против? Разве он не за этим пришел? Почему они всегда об этом спрашивают?
– Вы предпочитаете стоять или сидеть? – продолжает библиотекарша. – У нас есть стол и трибуна. Вы пользуетесь микрофоном? Что вы хотите пить во время выступления?
Он смотрит на удобную прическу библиотекарши. Это же просто позор, так ходить, думает он. Нет никакой необходимости стричься по самому уродливому из мыслимых образцов. Но и слово «стричься» кажется теперь буквальным. Напрашивается догадка, что она сама берет в руки ножницы. Это дешевле. «Мне все равно, как я выгляжу», – говорят они самим себе и окружающему миру. А потом врезаются ножницами в волосы.
Внезапно он чувствует себя опустошенным. Остаток дня простирается перед ним, как пустой участок земли без деревьев и зданий, пустошь, для которой нет еще никакого плана застройки. Библиотекарша задала ему несколько вопросов одновременно. Первый и второй он уже забыл. Обычно они спрашивают об этом гораздо раньше. Они звонят за три-пять месяцев. Раньше он еще отвечал на эти вопросы сам. С закрытыми глазами. Микрофон. Сидеть/стоять. Пить. Автографы. В последние годы за него это делает жена. Обычно они звонят вечером. В неудобное время. Во время восьмичасовых новостей. У них просто нюх на те часы, когда людей лучше не беспокоить.
Теперь он просто остается на диване у телевизора, а по телефону за него отвечает жена. Он смотрит на изображения разбомбленного города, только что захваченного повстанцами предместья, звук он сделал потише.
– Лучше стоя, – слышит он голос Аны, – но за столиком тоже хорошо.
– Разумеется. Он охотно раздаст автографы.
– Если зал маленький, микрофон не нужен.
– Просто воду. А в перерыве он с удовольствием выпьет пивка.
Это последнее дополнение, может быть, самое важное. Ядро выступления, ось или, скорее, даже поворотный пункт. Все выдержишь, если по прошествии пятидесяти минут можно медленно погрузиться в себя. После перерыва он отвечает на вопросы весьма непринужденно. Но о пиве, наверное, надо сообщать отдельно. Опыт придал ему мудрости. Раньше они в перерыве спрашивали, не хочет ли он еще чашечку чаю или кофе. А когда слышали о пиве, для начала поднимали брови. Потом кого-нибудь из нижестоящих сотрудниц отправляли на поиски. Только раз такая сотрудница вернулась обратно еще до начала второй части, но с бутылочкой, которая, к сожалению, не побывала в холодильнике. А пока нашли открывашку, мероприятие уже закончилось.
– Нет, это же не так далеко? – слышит он голос Аны. – Он, наверное, дойдет от вокзала пешком.
Да, об этом они тоже всегда спрашивают. Хочет ли он, чтобы его встретили на вокзале. Нет, этого он не хочет. Нет ничего ужаснее, чем болтовня, которая начинается задолго до самого выступления. Нет, неправда, есть нечто гораздо ужаснее, чем встреча на вокзале, – это если потом хотят отвезти на вокзал. В слишком маленькой машине нужно сначала переложить на заднее сиденье одеяло с собачьей шерстью. Пассажирское сиденье, вообще-то, можно было бы и отодвинуть немножко назад, но рычаг вчера отломался. И вот он сидит с букетом цветов или бутылкой вина, упираясь коленями прямо в бардачок. Запускается двигатель.