— И как встретилась! — воскликнул Найджел, глядя на глубокие, перекрывавшие друг друга следы.
— Продолжительная встреча. Да, пожалуй, это было любовное свидание. Кажется, она милая девушка. Надеюсь, что господин Генри… — Он резко замолчал, но тут же продолжил: — Итак, вот что мы имеем! Но не будем заходить слишком далеко. Похоже, Элеонора Прентайс вышла из-за угла, прошла не больше трех шагов и резко остановилась. Вот ее следы, расположенные совсем рядом один от другого. Она стояла некоторое время на этом месте, глядя на парочку, а затем… Что же произошло? Обычный разговор? Нет, я так не думаю. Мне надо попытаться вытянуть это из молодых людей. Мисс Прентайс мне ничего не скажет. Да, это следы ее ботинок, без сомнения. С острыми носами и низкими каблуками. Обувь церковной курицы. Они были на ней сегодня утром.
Аллейн сел на корточки около следов «церковной курицы», вытянул указательный палец и дотронулся до сырой земли. Затем он взглянул на Найджела.
— Что ж, это доказывает одну вещь, — сказал он.
— Какую?
— Если это отпечатки Элеоноры Прентайс, а я думаю, что это так, то это не она пыталась заглянуть в окно ратуши. Подождите здесь, Батгейт, хорошо? Я схожу к машине за вещами. У нас будет образец этих отпечатков.
2
В половине первого Аллейн и Найджел прибыли в Ред-хаус. Пожилая горничная сказала им, что господин Фокс еще здесь, и провела их в викторианскую гостиную, которая языком латунных безделушек и модернистских шелковых японских панелей безрадостно рассказывала о службе генерала Кампанула на Востоке. Это была уродливая комната, битком набитая мебелью и неприветливая. Фокс сидел за письменным столом у окна, и перед ним лежало несколько аккуратных стопок бумаги. Он встал и посмотрел на гостей безмятежным взглядом поверх очков.
— Привет, Фокс, — сказал Аллейн. — Как поживаете?
— Довольно спокойно. Спасибо, сэр. Доброе утро, Батгейт.
— Доброе утро, инспектор.
— Что у вас здесь? — спросил Аллейн.
— Письма, сэр, но ни в одном нет ничего полезного.
— Так, а что это за зловещий листок писчей бумаги? Отвечайте, старый черт! Это завещание, так?
— Ну что ж, да, это оно, — сказал Фокс.
Он протянул листок Аллейну и спокойно ждал, пока тот прочтет.
— Она была богатой женщиной, — сказал наконец Аллейн.
— Насколько богатой? — спросил Найджел. — И что она сделала со своим богатством?
— Ничего, о чем стоило бы печатать в газетах.
— Ну хорошо, хорошо.
— Она оставила пятьдесят тысяч. Тридцать из них отходят преподобному Уолтеру Коупленду в знак признания его деятельности в качестве приходского священника и глубокой благодарности за духовное руководство и неизменную мудрость. Вы только послушайте! Он должен использовать эти деньги по своему усмотрению, но она надеется, что он не отдаст все другим людям. Пятнадцать тысяч ее дорогой подруге Элеоноре Джернигэм Прентайс; четыре тысячи Эрику Кампанула, сыну Уильяма Кампанула и троюродному брату завещательницы. Судя по последним сведениям, он живет в Найроби, Кения. Условие: указанные четыре тысячи будут переданы адвокатам мисс Кампанула, господам Вотерворсу, Вотерворсу и Биггсу, и наследник получит свою долю через них. Завещательница добавляет, что надеется, что тот не потратит указанную сумму на алкогольные напитки или женщин, а будет думать о ней и изменит свое поведение. Одна тысяча должна быть поделена между ее слугами. Датировано двадцать первым мая тысяча девятьсот тридцать восьмого года.
— Там было вложено примечание, датированное двадцать первым мая этого года, — сказал Фокс. — Вот оно, сэр.
Аллейн прочел вслух и удивленно поднял брови:
Всем, кого это может касаться. Это моя последняя воля, и нет необходимости кому бы то ни было совать нос в другие бумаги в поисках еще одного завещания. Я хотела бы сказать, что намерения, выраженные ранее относительно основного наследника, являются моими намерениями и в данный момент. Если бы я могла добавить что-либо к его характеристике, чтобы она стала более выразительной, я бы сделала это. Были разочарования в друзьях, подводивших меня, но я — одинокая женщина и не вижу причин что-то менять в моем завещании.