Рыжая… рыжие волосы… зеленые глаза… лицо, залитое кровью… тело еще подрагивает от недавнего острого наслаждения, и рука с ножом летает, как во сне… никто не узнает, никто!.. еще раз, еще…
Что ты сделал?!..
Никто не узнает, никто!..
Я знаю твое лицо… откуда я его знаю… почему оно так беспокоит меня?..
Я не помню!..
Это произошло внезапно… как приступ… как вирус…
— Сколько тебе лет? — негромко спросил Виталий, отодвигая Алину в сторону. Она дернулась было вперед, но подошедший сзади Жора ловко ухватил ее за руки. Ольга качала головой, потрясенно глядя на Алексея.
— Сорок два. При чем тут…
— Ты приезжал в Волжанск в…восемьдесят первом? Ты ведь, кажется, говорил, что у тебя здесь родственники? Сколько тебе было — восемнадцать?
— Не подходите ко мне! — Алексей упреждающе махнул ножом в его сторону. Олег, стоявший рядом, дернулся вперед, рука Евсигнеева метнулась в его направлении, и тотчас Виталий ударом ноги выбил у него нож, и тот улетел в угол. Потом перехватил за руку, небрежно вывернув кисть, и Алексей, вскрикнув, присел, склонившись набок.
— Пусти! Ты же обещал!
Виталий кивнул, потом, чуть поддернув его напрягшееся в болевой судороге тело, ударил коленом в солнечное сплетение и отшвырнул от себя. Алексей ударился спиной о стену, съехал по ней и сел на пол, хватая ртом воздух и глядя перед собой потерянным, непонимающим взглядом.
— Бросьте вы его! — сказал Гершберг с усмешкой. — Он действительно практически ничего не помнит. Остались только ошметки, да и в тех маловато информации.
Алина зло взглянула на него.
— Ты все знал?!
— Знать и понимать — разные вещи, — заметил Григорий Данилович. — На тестировании выявился лишь бледный след этого происшествия, и толком что-то понять было невозможно. Он отодвинул это в самую глубь памяти и заблокировал настолько надежно, что выявить это было не только очень сложно, но и опасно для его психики. У Сухановой же это было спрятано еще дальше — настолько глубоко, что на тестировании выявлено не было. Чтобы заставить человека извлечь из глубинной памяти и четко передать какое-либо событие, нужно либо иметь хоть какую-то информацию о характере этого события, либо заставлять его просматривать весь конкретный временной отрезок и пересказывать… Я еще раз повторяю, насколько важно задавать точные и правильные вопросы… Нам еще тогда показалось это странным — вы ведь не были знакомы друг с другом, это было учтено… но он почему-то определенно боялся Сухановой. Словно был знаком с ней раньше. Теперь-то понятно, в чем дело.
— А мне не понятно! — ненавидящий взгляд Алины метался с одного лица на другое. — Почему у меня во сне была внешность Щегловой?! Вы утверждали, что там сбывались наши желания… Я никогда не желала себе ее лица! Я ведь всегда хотела, чтобы с той девушкой ничего не произошло, что-бы она была жива… Почему же и в той реальности ее убили, хоть там я и не помнила ее лица?!
— Чувство вины, порой, принимает странные формы, — Гершберг задумчиво потер подбородок, потом недовольно посмотрел на свои пальцы, испачканные собственной кровью. — Ты хотела, чтобы она была жива, но в то же время хотела оказаться на ее месте, чтобы быть наказанной за то, что тогда не вмешалась. Вот у тебя и получился некий синтез. И она в какой-то степени была жива, и ты в какой-то степени была наказана. Она была тобой, а ты — ею. Кроме того, забыть такое сложно…
— Виталий забыл целую войну!..
— Потому что его заставили, потому что мы об этом знали… и то, он ведь не смог забыть все до конца… А ты свое спрятала очень глубоко, не показала нам, вот мы и не смогли ничего сделать.
— А ты, Ольга? — неожиданно спросила Кристина, покручивая на пальце брелок с жемчужиной. — Ты и вправду изуродовала ту бедную девочку?
— Да, — резко и с вызовом ответила Харченко. — Только вам придется это доказать!
— Почему же это случилось и в той реальности? — недоуменно спросила Алина, то и дело поглядывая в сторону Евисгнеева с неприкрытой злобой. Григорий Данилович криво усмехнулся.
— Потому что она этого хотела. Эта та часть прошлого, которой она очень дорожит!
— Неправда! — вскричала Ольга, подавшись вперед. — Я этого не хотела!
В усмешке Гершберга неожиданно появился слабый намек на сочувствие.
— Теперь, возможно, это действительно так. У многих из вас появился определенный прогресс, и это доказывает, что мы на верном пути… Но тогда это было правдой.