Дойдя до самой последней двери, Волков снял с нее замок и впустил вперед себя Наума, распахнув ее со словами: «Вуаля!» В небольшой комнатушке несколько широкоспинных парней с невозмутимыми мордами, как и та, что у двери, жующими зубочистки, наблюдали за тем, как огромный доберман запрыгивает на негра, привязанного к балке на потолке и отрывает от его тела куски плоти. Заклеенный скотчем рот негра мычал от боли, что еще больше раззадоривало собаку.
- Ко мне, Сталин! – подозвал пса Волков и, потрепав его между обрезанных ушей, повернулся к Науму, - вот этот вот, - он кивнул в сторону негра, - хотел меня обмануть. Всего на три тысячи долларов. Твоя подружка, если это сделала она, украла у меня полмиллиона. Найди, кто их украл, если не хочешь, чтобы Сталин ее съел. Найди. Так будет лучше для нее, - Волков шлепнул собаку по спине, и та снова набросилась на негра, пытаясь откусить болтающийся из порванных штанов черный член.
Волков улыбнулся и достал телефон:
- Я позвоню Горану и ты с ним встретишься. Через пару часов тебе будет удобно?
Район Северного вокзала, Париж
1 глава. Встреча под дождем без зонта-6
Париж. Квартал Менильмонтан. Кладбище Пер Лашез. Осень 2007 года.
Наум ехал неспеша, разглядывая из-под стекол БМВ обитателей квартала Менильмонтан, многочисленных азиатов и негров, толкающихся на узких улочках с поэтическими названиями среди дешевых магазинчиков и кафешек с армянскими и греческими названиями. Свернув по круговой на площади Гамбето, он уперся в главную достопримечательность самого криминального двадцатого округа Парижа, кладбище Пер Лашез. На входе в La cite des morts («Город мертвых» - франц.) торчала труба действующего крематория с прислонившимся к ней колумбарием для парижан, пожелавших стать пеплом и комфортно разместиться в каменной нише, прикрытой табличкой-дверью с годами жизни и смерти. Отодвинув рукав кожаной куртки, Наум посмотрел на часы и решил немного прогуляться.
Для начала, вспомнив свою молодость, он сходил к могиле Джима Морисона из «Дверей», спрятавшуюся от посторонних глаз за бетонными плитами, которые подпирали с десяток грязных, патлатых неформалов с неизменными гитарами, дешевым вином и торчащими изо рта сигаретами. Проходя мимо них, Наум почувствовал себя в московском подземном переходе с запахом мочи и депрессии из девяностых, от которых хотелось сбежать подальше. «Сбежать» удалось до могилы Оскара Уайлда, с парящим каменным сфинксом, мужское достоинство которого откололи местные геи, а одинокие женщины в поисках вечной любви в три слоя покрыли его бока разноцветной губной помадой.
Немного побродив, Наум дошел до могилы местных Ромео и Джульетты – Пьера Абеляра и его ученицы Элоизы, любовь которых закончилась уходом в монастырь обоих – ее в женский, а его в мужской, откуда они писали друг другу письма и очень жалели, что даже не потрахались.
- Когда ты стал таким циником, Наум? – вслух произнес сам себе Наум, разглядывая строения из фантазий Фрейда.
Размышляя о превратностях судьбы, Наум прошел мимо надгробия Шопена, похороненного здесь по запчастям – сердце в Варшаве, а туловище в Париже, под «Сонату для фортепиано номер два», третья часть которой известна, как «Похоронный марш», закопали большую часть местных неживых обитателей.
Оставив надгробие Шопена позади, Наум дошел до скромной плиты королевы парижского шансона Эдит Пиаф, которую этот веселый город доконал алкоголем и наркотой вместе с антидепрессантами.