— Человек воспринимает мир не только глазами, но и всем телом, и разумом.
Она нахмурилась.
— Что-то я не очень поняла.
Повернув голову, Кейр вгляделся в ее неподвижный, на фоне мелькающих пейзажей, профиль. По этой затаенной напряженности он понял, как Марианна взволнованна, как внимательно его слушает, и в который раз Кейр почувствовал растерянность, не зная, каким образом выразить то, что говорят глазами. Он перевел взгляд на маленькое ухо, с которого она убрала пепельно-белокурую прядь. Но один тонкий завиток все же выбился из-за изящной розовой раковины, и лег на щеку, он мерно покачивался в такт покачиванию вагона.
Кейр наклонился и почти шепотом стал говорить ей прямо в ухо:
— Звук проникает внутрь. И запах тоже. Ты услышала погромыхиванье тележки, и твое тело отреагировало на него. Ты уловила аромат кофе, и тебе захотелось его выпить. И на прикосновения твое тело тоже отзывается. Для верзилы вроде меня эти сиденья слишком узки, и ты чувствуешь, как мое плечо прижимается к твоему, верно?
— Да, чувствую.
— Если бы мы не были знакомы, ты восприняла бы это как насильственное вторжение в твое пространство. Впрочем, возможно, ты так это и воспринимаешь.
— Ничего подобного. Мне так даже спокойнее. Я знаю, что ты здесь.
— А когда смотришь, тело не задействовано. У глаз нет физического контакта с увиденным, никакого проникновения в организм.
Марианна чуть сморщила губы:
— А воздействие световых лучей на сетчатку?
— Согласен. Но ведь сам этого не ощущаешь. Когда что-то видишь — я говорю сейчас о зрячих, — этот процесс совершается вне твоего организма. Механизм зрения совсем другой. Звук проникает в ухо, запах — в нос. А увиденное никоим образом к тебе не прикасается.
— Потрясающе! Что ж, придется поверить тебе на слово.
Кейр развернулся и стал разглядывать пассажиров: кто-то читал, кто-то дремал, кто-то настукивал эсэмэски, а между тем поезд, миновав Перт, снова вырвался на сельские просторы.
— Это не у тебя ограниченное восприятие, Марианна. Это те, кто видят, частенько не умеют видеть.
Она улыбнулась:
— Ясно, ты прихватил меня именно потому, что я слепа.
Он наклонился к ней, и его плечо сильнее прижалось к ее плечу, Марианна невольно отпрянула, отодвинулась к окну. Кейр тоже отодвинулся, и это на миг ее раздосадовало.
— Если бы ты могла увидеть деревья, ты продолжала бы их трогать?
— Не знаю. Хочется думать, что да.
— Вот! Нормальная человеческая реакция! Недаром все мы в детстве так любили лазать по скалам и деревьям.
— Я не лазала.
— Но тебе хотелось?
— Очень.
— Всем хотелось. У человека есть потребность быть в телесном контакте с Землей, с другими живыми существами и стихиями — со всякими зверятами, с деревьями, с морем. Такими мы бываем в детстве. А потом все забываем. Мы… в общем, связь разрывается.
Он снова сел прямо и откинулся на спинку.
— Тогда и начинаются всякие неприятности.
— Неприятности?
— Некоторые искренне считают, что спасать надо животных. Особенно симпатичных. Этим чудакам и в голову не приходит, что, спасая зверье, люди прежде всего спасают себя. Ведь человечество занимается самоистреблением.
Помолчав, он с легким нажимом добавил:
— Мы звенья одной цепи. И она прочна, только если все звенья целы.
— Люди и животные, ты хочешь сказать?
— Всё вокруг.
Прибыла ритмично позвякивавшая (как барабанные тарелки) тележка, Марианна под аккомпанемент чашек и ложечек произнесла:
— Знаешь, у меня такое чувство, будто я еду учиться…
Марианна
Теперь голос Кейра стал совсем его. Я уже успела хорошо изучить «особые приметы». Глуховатый, как у всех горцев, и одновременно (тоже как у всех горцев) очень энергичный, это дает любопытный эффект: иногда кажется, что Кейр еле сдерживает смех или ярость. И вообще за его четкой и точной речью таится безудержная неукротимость. Да, акцент и тембр как у Харви, очень похоже. Но сама манера говорить, слова и паузы совсем другие.
Теперь я воспринимала Кейра как его самого, не смешивая с другим образом. Мне нравилось быть с ним рядом, разговаривать, чувствовать его внимание, даже то, что его плечо было тесно прижато к моему, рождало удовольствие. Но память упорно подсовывала мне воспоминания, которые так не хотелось ворошить. Чудесные, разнообразные радости, подаренные общением с Кейром, омрачались не менее разнообразными страхами. И самым явным, самым настойчивым был страх потерять. Но как можно было потерять то, что мне не принадлежало?