- На перекрёстке трёх дорог, стоит высокий старый дом… – голос громкий, ничуть не колеблется. Значит, не впервой спускаться в тёмный страшный подвал. Отлично, поймаю её с поличным.
Вжался лопатками во влажную каменную кладку, дышу через раз. Хочется обвинить, арестовать девчонку, как она посмела делать эти оккультные ритуалы, да ещё и тайком в нашем доме. А главное кому и зачем она покланялась? Она дочитала свои стишки, и уже подходила ко мне. Что сказать? Может, схватить её? Нет, это всё глупо. Горничная была за поворотом, я уже чувствовал смрад девичьего тела. Персики, корица?
Ничего, кроме как подножку поставить я не придумал. Пустой кувшин с глухим стуком покатился к лестнице.
- Ой. – она совсем не по-детски разлеглась передо мной. Уверен специально. Дура, даже не смотрела под ноги. Видно демоны и духи совсем затуманили горничной голову.– Никита Николаевич! А что вы здесь делаете?
Она так мерзко играла. Не помню, кто в последний раз вызывал во мне столько ненависти. Натуральный яд, что отравлял каждую клеточку тела, запускал непрекращающийся процесс разложения.
Всё в ней вызывало зуд, раздражение. И эти её хомячьи щёки, и большие детские глаза, и платье горничной до самых щиколоток. Мама не только жалела всех немощных и давала им работу, она в крайней степени жестокости наряжала прислугу в нелепые костюмы. Садовника в синий комбинезон, горничных в платья с фартучками, поварам на макушку крепились метровые белые колпаки. И её, эту дуру, она тоже нарядила, как куклу в пластиковом домике.
- Что это? – я указал на золотой кувшин. Хотелось встряхнуть горничную за плечи, но между нами пролегла пропасть длинною полтора метра.
- К..кувшин. – и снова этот спектакль. Глаза покрылись плёнкой безразличия. Скука вот, что я видел, но слышал совершенно иное. В её голосе, как в симфоническом оркестре переливались раскаяние, жалость, страх, мольба и даже злоба.
- Я вижу. – ехидно. – И куда ты этот кувшин несла, что с ним делала?
- Я не понимаю…
- Отвечай! – я сжимал, разжимал пальцы, в глупой попытке успокоиться.
Долгое молчание не прерывалось ничем, кроме сиплых выдохов.
- Вы видели их? – на секунду я опешил, потому что знал ответ. Не нужны были уточнения, я ясно понял, что она вложила в это «их».
Кивок. Неужто…
Неужели это правда. То в чём я боялся признаться самому себе с той ночи, когда ко мне пришёл образ старухи с пустыми глазницами. Слишком реально для сна, слишком правдоподно для розыгрыша, слишком долго для действия галлюциногена.
- Я дам вам книгу, - и как по волшебству из кармашка фартука горничная вынула толстую книжицу, не больше моей ладони, ровесница, кажется, самого дома. – Тут записи, прочтите.
На секунду я почувствовал прохладу её шершавых рук. Лицо по-прежнему ничего не выражало, но в глазах замелькали, запрыгали искорки любопытства. Такой же интерес испытывает учёный-биолог, когда препарирует редких лягушек.
И только, чтобы что-то сказать, я бросил:
- Что было в кувшине? – она у подножья лестницы, я уже наверху.
Её фигура нетронутая солнцем, особенно мрачная молчала, а я ждал ответа.
- Чай с молоком.
Запись 6
Я ненавидел читать. Ни один язык, писатель, сюжет не были мне хоть чуточку интересны. В десять, когда мама увидела моё сопротивление всему буквенному, появились подозрения в дислексии. Началась беготня по докторам, логопедам, целителям разума, гипнотизёрам. Но никто из них, кроме шарлатанов, найти проблему не смог. Ведь проблемы то и не было.
Взрослым свойственно искать всюду глубинный смысл, а я просто не любил читать. Сейчас с телефоном в руках, читать что-то сложнее сообщений и не требуется. По любой приличной книге давно снят фильм, и не один. Заумные статьи заменили не менее заумные ролики.
И в каком же отчаянии я оказался, когда понял, что придётся прочесть целую книгу. Мне! Ненавистнику литературы, человеку, чья нога никогда не ступала за порог библиотеки. Да, с ладонь, но толстенную, тут часов 8 мучений, а то и 10. И не одной аудиокниги, лекции, фильма, даже краткого содержания! Только читать, страдать.
То, «чудо», что я держу в руках когда-то было парочкой склеенных между собой тетрадей. На родную, слишком тонкую обложку неровно приклеили картон тошнотворного цвета. Внутри записи, что радовало, выведены почти печатным почерком.