некому накормить? - врал, конечно, некому. - Я, по-твоему, не могу нанять себе
кухарку, экономку, ложкоподносилку? - мог нанять, но как-то в голову не
приходило. - Некому позаботиться обо мне, голодном, несчастном? - Пфффф... и
накормить, и спать уложить, всё у тебя есть, - пробурчала себе под нос, с грохотом
переставила контейнер с салатом, нажала на кнопку, выпуская воздух со свистом. С
таким же свистом вобрала в себя воздух и принялась нарезать порей, будто
собиралась кормить роту солдат, а не одного посаженного на диету «язвенника» с
неподходящим ей уровнем холестерина. Прижал к себе сильнее, наверняка
болезненно, казалось, кости хрустнули. Какая она всё же маленькая, тонкая, как из
богемского стекла. Развернул к себе и впился взглядом, внимательно разглядывая.
Люда терялась от этого взгляда, отводила глаза, но вырваться не пыталась, да и не
смогла бы. Не изменилась и изменилась. Мелькнул седой волос, один-
единственный, а у него уже полголовы серебрится, изменила форму бровей, не зря
на прошлой неделе прождал её в салоне несколько часов. Морщин не стало больше.
У глаз были и тогда, десять лет назад... и веснушки, прозрачные, бледные
веснушки. Красивая. Удивительно красивая женщина. Невероятно упрямая
женщина. Непрошибаемо глупая женщина. Безумно им любимая женщина.
Дождался всё-таки прямого взгляда в ответ, глаза в глаза, её глаза всегда говорили
больше, чем она хотела, больше, чем она сама за всю её жизнь. - Ты голодный... -
вздрогнула, попыталась выбраться из захвата рук. Какое там, он бы и не заметил
этих попыток. - Голодный, - согласился, - голодный, сил больше нет ждать и ходить
вокруг кругами. Не хочешь жить здесь - не живи, добирайся на рейсовом автобусе,
если тебе так привычней, проходи в дом через заднюю дверь, как прислуга. Хочешь
на работу, отказываешься от санатория - иди, работай. Ты всю жизнь на этой
каторге, даже не пыталась перейти на место сытнее, как приросла. Всю жизнь на
рейсовом, с сумками, да пакетами, трясёшься... приспособилась, привыкла. Мне
жизни не хватит переспорить тебя, переделать, да и не сказать, чтобы жизни той
осталось много. Но ждать я больше не буду, и ты не будешь, и не спорь, - прижал к
себе ещё сильнее, вдавил бы и с большей силой. - Не спорь, не сейчас. Хотел, хотел
же поцеловать нежно, деликатно, хотел наслаждаться долгим поцелуем, лёгким, а
не получилась. Это светло-голубое платье, эти босые ноги, светлый хвост и пряди,
закрывающие длинную шею... Вдавил в стену, не оставив выбора, не давая
пошевелиться, зафиксировал своей ногой между женских и впился в губы, в рот,
ловя вкус, дыхание, стон. Быстро снял серёжку из торчащего уха, заученным
движением отправил её в карман, прикусил мочку и услышал это. То ли мурчание, то ли сопение, то ли поверхностное дыхание. Всегда срабатывало. - Пойдём, -
шепнул. На всякий случай от себя не отпускал, так и придерживал рядом,
прижимая крепко, не давая запутаться в непослушных ногах. Остановился у
широкого дивана в гостиной, он ближе кровати в спальне. Одно движение, и Люда
под ним, утопает в мягком плюше. - Люда, поверить не могу, что это ты, что ты
здесь... - когда оторвался, наконец, от губ, сдёрнул голубую ткань и щёлкнул
маленьким крючком сзади, между женскими лопатками. - Платье это безумно тебе
идёт... - Сама шила, - улыбнулась, широко, десять лет не видел этой улыбки. - И я
без платья уже, - поёжилась и попыталась прикрыться, кто бы позволил. - Без
платья тебе тоже идёт, даже ещё лучше, - всосал сосок, сильно, слегка сдавив
зубами ареолу. Рукой прижал к себе, пройдя пальцами между лопаток, царапнув. И
снова мурчание, всё громче, по мере того, как опускается рука по позвоночнику, до
крестца, потом поднимается к пояснице, и снова ногтями. Бёдра двинулись в
нетерпении. Сработало, как всегда. Казалось, Бронислав знает каждый сантиметр
тела Люды, каждую клетку, каждый атом. И это приводит в восторг, трепет, намного
сильнее любого эффекта новизны, заставляет землю вращаться быстрее или
останавливать свой бег. Привычное, родное, нужное, сейчас до боли необходимое.
Люда отвечала тем же, тем, что всегда срабатывало. Закрыл глаза и только и
слышал, что мурчание, вперемежку со своим дыханием, тихий смех, снова