бубнил отец. Сексуальная жизнь отца протекала бурно, Марк привык к сценам
«внимания» со стороны Бронислава к очередной жене, привык к звукам,
доносящимся из спальни. Лопоушка так уютно хихикала и протяжно стонала... что
парня посещали вполне определённые фантазии, только вот осуществлять их
желания не было никакого. Чем-то выделялась эта Людмила из череды «мам». Что
интересно, и отец менялся... не сильно, но в те несколько лет жизни с Лопоушкой,
Бронислав почти всегда был дома вовремя, вывозил семью на природу, даже один
раз отправились в поход с палатками, правда, хватило отцовского запала на
половину дня и ночь, потом он костерил климат, комаров и всё живое на расстоянии
километра. Ни до, ни после, отец не делал ничего подобного. Катерина, как
называла её мама, или Катенька, как звал отец, была ещё более незаметной, чем её
мать. Чаще она сидела в своей комнате, видел её Марк сонную с утра, в мятой
трикотажной пижаме и с растрёпанными волосами, убранными широкой резинкой.
Катенька вяло ковыряла завтрак и, не съев и половины, уходила собираться в
школу, скорее даже убегала. И иногда, когда уже студент Марк бывал дома днём, он
заставал Катю за просмотром телевизора. В её комнате телевизора не было,
Лопоушка что-то говорила про пагубное влияние на неокрепшие умы, но умы
прокрадывались в гостиную, к большому экрану, и смотрели какой-то сериал,
конечно, про любовь. Как-то Марк застал Катю на кухне, она горестно вздыхала, да
так уютно, так же, как хихикала Лопоушка, и казалось, сейчас заплачет. - Что
случилось? - Марк пододвинул стул, перевернул его, оседлал, опираясь локтями о
спинку. - Ничего, - пробубнила себе под нос девчонка и ещё раз горестно вздохнула,
поправляя косу. Марку захотелось потрогать эти волосы, они были почти чёрными,
только в свете лампы отливали красным или медным, как если бы Катерина волосы
красила, но Марк-то точно знал, что Лопоушка спустит шкуру с дочери за такое
самоуправство. Катерине было четырнадцать лет, хотя на вид, дай бог, двенадцать...
и ни она, ни её мордашка, ещё не покрытая всеми прелестями подросткового
периода, не знали даже лёгкой косметики, какая уж тут покраска волос. - Катерина,
- Марк попытался состроить строгое лицо, видимо, перестарался, почти чёрные
глазёнки Кати стали как тарелки на стене кухни, которые постоянно привозил отец
из путешествий, чаще - свадебных. - Давай, говори, что случилось, вдруг я смогу
помочь. - Нет, - отвернулась. - Почему? - Да что ж могло приключиться у этой худой
силявки, влюбилась, что ли? - Хххммм. - Хватит вздыхать, сейчас маму позову, -
Катерину подбросило на стуле, и она с ужасом смотрела на Марка. - Вот, - наконец,
протянула какую-то тетрадку, тёплую, всё это время Катя старательно грела
школьный дневник пятой точкой. - Дааааааа, - горе так горе, думал Марк, три
двойки по математике за неделю... Вздыхать-то из-за чего? В четверти вытянут на
трояк, и ладушки. В их тридцатке всех вытягивали, а Катерина была старательным
ребёнком, эдаким образцом для подражания. Аккуратная, воспитанная, вежливая,
да ей учителя сами этот трояк нарисуют, подправив пару запятых в контрольной. -
А сегодня пятница, - резюмировала Катерина, - мама дневник смотреть будет. -
Потеряй. - Пятницу? - Дневник, - Марк заливисто засмеялся. Пятницу
потерей...Робинзонша наших дней. - Нельзя, мама будет ругаться, - и вздохнула, да
так уютно, что у Марка мурашки появились в районе поясницы. - Тогда будем
исправлять твои двойки, а мама ругать не станет, - твёрдо пообещал Марк.
Исправлять... знал бы парень, в какую он авантюру ввязывается. - Что ты не
понимаешь? - спросил Марк, листая учебник по алгебре. - Всё. - Такого не бывает,
что-то ты понимать должна. Оказалось, и вправду «всё». Катерина смотрела на
простые линейные уравнение, как узбек на китайскую грамоту, даже в счёте до
десяти, думая, что её не видят, перебирала пальцами! Она определённо была
уникумом. Вот таким вот - беспросветно бестолковым! Через месяц регулярных
занятий Марк швырял по комнате стул, через два порвал учебник, через три хотел
удавиться, через полгода Катерина знала все корни русского мата, пряталась за
спину приходящего за другом Сафрона, пока Марк грозился убить эту тощую