Он поднял руку, и белая пластмасса, пронизанная розовым светом, засветилась как хрусталь. Хрустальная чаша примирения. Чаша надежды, которую они поднимут сегодня…
Он не заметил, как подошла Катя. Голос ее прозвучал неожиданно и, как всегда, озорно и весело:
— Бедненький, заждался тут меня!
Она мгновенно распаковала свою синюю модную сумку, разложила на пне масло и консервы, баночку кетовой икры, открытую заранее, потом нарезала пирог с корицей.
— Богато живешь, — заметил Антон.
— Не ворую же. А ты не жалей чужого. Сегодня же праздник.
Слово «чужого» резануло его.
— Я не жалею, но зачем лишнее? Столько мы не съедим.
— Все такой же… Мужик! — не то упрекнула, не то пошутила она.
— На мужике земля держится, — серьезно возразил он.
Шел разговор, в котором каждое слово имело свой подтекст, когда словами как бы испытывали друг друга, намеками говорили то, о чем говорить сегодня было нельзя. И может, оттого, что говорили они не просто так, а испытывая друг друга, голоса их становились тише, вкрадчивее, проступало в них волнение и ожидание.
— Ну что? — Катя ловко открыла бутылку с лимонадом. — Начнем!
Желтоватая жидкость запенилась в стаканах, они сделали несколько глотков и принялись за еду. Антон вспомнил, что с самого утра ничего не ел, день прошел как в тумане, тумане ожидания и надежды.
Розовый ласковый свет исчезал, деревья теряли свои очертания, сливаясь с темнотой, отчетливей запахло влагой и прелыми листьями. Из темноты возник черно-белый сенбернар, лохматый, как медвежонок, он подбежал к Антону и Кате, остановился, принюхиваясь, помахивая хвостом. Вслед за ним показался хозяин, он строго позвал собаку, но тут Катя закричала:
— Не ругайте его, идите лучше к нам!
Хозяин приблизился к ним.
— Вам тут весело, — сказал он с завистью. — А мои все уехали на праздники, один я с Диком и остался.
— И правда, посидите с нами, — пригласил его Антон. Он знал эту привычку жены мгновенно заводить знакомства, руководить любой компанией, как опытный дирижер — оркестром. Возле нее было всегда шумно и оживленно. Вот и теперь она мгновенно соорудила нечто вроде подноса, подала его мужчине. Хозяин сенбернара улыбнулся ей в ответ устало и приветливо.
— Веселая у вас жена, — сказал он Антону. — Это хорошо. Пока молодые, веселитесь, радуйтесь жизни. Короткая она, ой какая короткая!
— Ну да? — удивилась Катя. — Ой, а мне, наоборот, кажется, что дни так уж тянутся, тянутся…
— Это пока вы молоды, — возразил гость. — Потом часы и дни начнут набирать скорость, а там запрыгают как бешеные, не успеваешь их ни посчитать, ни остановить! Ну, мне пора, не буду вам мешать.
Он поблагодарил, позвал за собой Дика. Тот неохотно пошел, оглядываясь на Катю.
— Видишь, даже собаки меня любят!
Упрек прозвучал в ее голосе, но Антон смолчал, потому что не так нужно было начинать этот разговор. Но Катя не унималась:
— А ты почему… почему ты меня не любишь?!
— Не нужно, Катя, — пробормотал он, поднимаясь. Но она преградила путь, закинула ему руки на плечи, приблизила лицо:
— Поедем отсюда, Антон, миленький! Поедем! Обменяю свою половину, в любой город поеду, лишь бы с тобой!
Было темно, и лицо ее бледно светилось перед ним — лицо, которое он столько раз покрывал поцелуями. От нее пахло духами, теплотой чистого, ароматного тела — запах был таким знакомым, как каждое ее движение, каждая интонация в звонком, капризном голосе!
— Но ведь твоя мать тоже старая и больная.
— А что мне до нее? Что она, растила меня? Да если б и растила, я же не привязанная, не прикованная. У нас, молодых, своя жизнь, Антошка, разве ты этого не понимаешь? Есть дома инвалидов, дома престарелых — для кого они?
— Только не для моей матери.
— Как я ее ненавижу! Она всему причиной. Пускай бы она скорей помирала!
Она отпустила его, закрыла лицо руками, затряслась в беззвучном плаче.
Антон снова сел, охваченный болью и гневом. Когда-то за такие же слова он ударил Катю. Она отлетела в угол, ударилась, в глазах у нее появился ужас, а он, ошеломленный, торопливо отошел от нее с горящим лицом.
— Молчи, Катя.
— Ты снова начнешь мне говорить про долг и доброту? Про терпение?