Глаза его были совершенно неподвижны. Он смотрел прямо перед собой, сфокусировав взгляд на одной точке, где-то у меня на лбу, чуть выше переносицы. Взгляд его был настолько тяжёл и недвижен, что уже минуты через две я почувствовал покалывание в районе лба и висков, а потом и тянущую, ноющую боль, охватившую и сдавившую мою голову.
Было такое ощущение, будто на макушку мне положил кто-то чугунную плиту и, держа её на весу, разжимает постепенно пальцы — и плита эта всё больше и больше давит мне на голову, словно пытаясь сдавить её и расплющить.
И вдруг, в конце его речи (когда он спросил о водке) тяжесть эта мгновенно спала. Мышцы шеи, с трудом удерживавшие на весу мою всё более и более тяжелевшую голову, на успели среагировать на эту перемену и я резко откинулся назад, ударившись спиной об изогнутый металлический обод спинки стула.
Он как будто проверил (или продемонстрировал?) свою власть надо мной.
О, убийца моего разума! Неужели я бы не пошёл за тобой, неужели я не оказал бы тебе должные почести и без подобных демонстраций?
— Вам плохо, Сергей Игоревич? Вы прямо… как падать начали…
— Ничего страшного… Спал плохо… А водки… Нет, мне не нужно… Я устал. И плохо себя чувствую. Боюсь, разморит меня от водки… А мне ещё ехать…
Я его не узнал.
Я был благодарен ему за то, что он избавил меня от лживого моего разума. Я готов был слушать любые его истории и поучения. Даже самые банальные, даже самые пошлые и глупые.
В тот день я вообще был идеальным, но, в то же время, самым бесполезным слушателем. Я терпеливо бы снёс многочасовую речь на любую тему, периодически кивая головой в знак полного своего согласия со всем сказанным ранее.
Но понять хоть что-то, вслушаться… О, нет, это было уже выше моих сил. Кроме того, избавление от надоевшего разума принесло с собой и некоторые неудобства. В частности, невозможность думать и анализировать.
Речь его нисколько меня не удивила. И нисколько не насторожила. Даже не озадачила.
Я вёл себя так, словно бы я каждый день встречаю в дорожных кафе, в глуши, в трёх сотнях километров от Москвы, незнакомых мне людей (а я поклясться мог, что вижу его первый раз в жизни и уж точно никогда и ни при каких обстоятельствах ему не представлялся), которые знают моё имя, ведут себя как старые мои знакомые и предваряют предложение о выпивке затянутыми монологами о каких-то людях, которых они сопровождали всю жизнь, пытаясь при этом уберечь от несчастий и дурных поступков, да так в этом занятии и не преуспели.
— Простите… Может быть, мы и виделись, но имени вашего я вспомнить не могу. Хоть и пытаюсь.
— А не пытайтесь, Сергей Игоревич. Редко кто из моих знакомых может моё имя вспомнить. Как видно, не только внешность у меня не запоминающаяся… Виталий Петрович меня зовут. Кашин моя фамилия. Должно быть, от слова «каша». Легко вроде запоминается, да вот что-то не помнит никто. Ну а вы как? Вспомнили?
Я покачал головой (ой, какая она лёгкая стала!), показывая этим, что и после такой подсказки вспомнить ничего не могу.
Впрочем, ночь у меня и в самом деле была бессонной.
Глаза мои слезились от мелких песчинок. Безжалостных, колких песчинок.
Сокровище… Драгоценная моя плоть… Клад, что закопал я…
Нет, не было уже сил! Тогда я не уже мог и вспоминать об этом.
Нож, кровь. Стоп-кадр. Нож, кровь. Стоп-кадр. И снова… И снова… Я люблю. Она любит. Смысл моей жизни. Нож, кровь…
Сколько ещё можно было всё это прокручивать? Бесконечная лента с повторяющейся чередою кадров.
Потом я вспомню ещё раз и эту бессонную ночь, и ту ночь, что ей предшествовала.
И вновь буду молить его о помощи и спасении. И вновь он, спаситель мой, протянет мне руку со спасительным своим ножом.
И разрежет эту ленту. И вслед за мелькнувшим оборванным кадром вспыхнет и на миг ослепит меня свет. Свет моего спасения.
Потом, не тогда.
— Я бы вас подвёз. Ведь вы не на машине? На попутных добираетесь? Подвёз бы… Но куда, Сергей Игоревич? Куда вы бежите, от кого спасаетесь? В том то всё и дело, дорогой Сергей Игоревич, что ехать то вам некуда. Да и спасаться теперь не от кого.
Он кивнул на труп моего разума и слегка толкнул его тело носком до глянца начищенного ботинка.
— Вам теперь боятся уже некого. И не от кого прятаться. Можно сказать, что вы уже приехали.
— В каком смысле «приехали»? — спросил я. — Протокол, понятые?
— Ну что вы! Скорее наоборот, свобода и амнистия.
И он вновь растянул губы в кривой своей улыбке.
— Всякая дорога когда-нибудь заканчивается. Не так ли, Сергей Игоревич?