— Вот тот, что слева, со шрамом на лбу — Алексей, кличка Рахимхуда. В Бадабера три года. Парень отчаянной храбрости, владеет каратэ. Рядом с ним — Аркадий — Ибрагим. В крепости тоже три года. Весом был за сто килограмм, ну, а сейчас сам видишь до чего дошел. Тот малыш, — кивнул Сергей в сторону черноволосого крепыша, — из Таджикистана. Он, хотя и невелик росточком, но человек солидный, семейный. Имя ему дали здесь Касым. Вот те двое: Саша и Игорь. Саша — Мухаммад Азиз младший, а Игорь — Мухаммад Азиз старший. В Бадабера с восемьдесят второго года. Парни прошли настоящий ад, но не сломались. Саша — мастер спорта по стрельбе из пистолета, Игоря призвали со второго курса института иностранных языков, знает немного на «фарси». Слева от него светловолосый худой парень — Василий-Василек. У него и глаза будто цветы полевые. Взят в плен в провинции Парван. Здесь назвали его Исламеддином. А вон тот великан — Виктор, он же Юнус по крепостным правилам. У нас недавно. Кормят в тюрьме плохо, но парень силушку еще не растерял. Вот и все, — подытожил Сергей.
— Как все? Здесь же только одиннадцать.
— Ты прав. Двенадцатый — Кананд. Парень не выдержал пыток и сошел с ума. Теперь его редко запускают на эту территорию. Он им больше нужен там, — кивнул Сергей на ворота, — для устрашения новичков.
Уже ночью, лежа рядом с Сергеем, Андрей спросил:
— А почему ты о себе ничего не рассказываешь? Тайна какая или что?
— Да нет, тайны я из своей жизни не делаю. Мне тридцать пять лет. Я — офицер, но это пусть тебя не волнует: плен уравнивает всех.
В Союзе осталась жена, дочь. Когда уходил, моей Дашутке был годик, сейчас уже пять, — дрогнул голосом Сергей. Помолчав, он спросил: — Ответь мне, только честно, как у нас там относятся к пленным, что говорят о нас?
— А ничего! В газетах только подвиги описывают, Героев восхваляют. Судя по прессе, мы бьем душманов почти не неся потерь, а пленных советских солдат вообще быть не может.
— Но мы-то есть! — громко выкрикнул Сергей и осекся, прислушиваясь, не разбудил ли кого. — Мы-то есть, — повторил он шепотом.
— Вы — спросили, я — ответил. Извините, ежели не так, как ожидали.
— Да нет, — сник голосом Сергей, — просто горько все это сознавать. Я-то входил в Афганистан одним из первых. Кровью расплачивались в первые месяцы за бестолковость тех, кто наши судьбы вершил. Входили с оружием, но без патронов. Замполита полка в первый же день… на марше… в лоб. А то еще случай: утром повзводно побежали на зарядку. Как принято в Союзе — полтора километра туда, полтора — обратно. Отбежали на километр за ворота, а там грузовик с тентом стоит. Тент откинули… и из пулемета по голым торсам… Сорок человек за одну зарядку потеряли. Так вот на крови учились.
Помолчали. Сергей дышал тяжело, с подстаныванием на выдохе. Он-то надеялся, что о них на Родине знают, за них борются. Сергей делал скидку на неосведомленность Андрея, но все равно, то, что он услышал, действовало угнетающе.
«Такая огромная страна, такая могучая держава! Почему же ты так бросаешься самым дорогим — своими сыновьями?!».
Ощутив на предплечье руку Андрея, Сергей понял, что ему сопереживают и от того стало как-то легче дышать. Наложив ладонь на кисть своего младшего товарища, он тихо сказал:
— Спасибо тебе, Андрей! Мы все здесь — одна семья. Будь и ты нам братом. А сейчас у меня есть предложение: давай-ка поспим немного, а то скоро поднимут… Да, вот еще что, у нас здесь все на «ты», независимо от возраста и звания.
Из камер выгнали рано. Рассвет еще чуть забрезжил, а тюремщики уже загремели задвижками, зазвенели ключами. Пришли грузовики с оружием. Разгрузкой руководил сам комендант тюрьмы Абдурахман. Но как ни старался, как ни хлестал плетью по спинам пленников, поторапливая, дело двигалось медленно. И тогда, в нарушение инструкции, рядом с русскими выгнали работать и афганцев. Были они все смуглые, черноволосые и черноглазые, менее истощенные и, по виду, менее подвергающиеся истязаниям. Одеты в такие же, как и у шурави, длиннополые серые рубахи и штаны.
Андрей, также как и все, надрываясь над тяжелыми ящиками с артиллерийскими снарядами, тем не менее заметил, что вокруг него идет какая-то тщательно скрываемая, незримая для охраны работа. Вот один из афганцев, низенький и юркий, подошел к машине, из кузова которой подавал ящики подходившим русским парням Сергей. Они о чем-то быстро переговорили, и афганец потащил ящик в склад. Но в следующий раз он уже подошел к машине, в которой работали его товарищи, а еще в очередной раз «шустряк» был уже у третьей машины. Точно также двигался от машины к машине Игорь, говоривший на «фарси».
Абдурахман, в сопровождении здоровенного лысого охранника, прохаживался между работающими пленными, наблюдая за разгрузкой. Вот он подошел к машине, в кузове которой стоял Сергей и, постучав рукоятью плети, с которой никогда не расставался, по борту, крикнул:
— Эй, Абдул Рахман! Плохо шурави работают. Еле-еле ноги передвигают!
Сергей, гремя цепями на ногах, спрыгнул с машины и бодро, но без особого подобострастия, доложил:
— Едят мало, работают много, от того и сил нет.
— Не так говоришь, Абдул. Русский… как это, — щелкнул он пальцами, подбирая слова, — ле-ни-вый. Спать много, есть много, работать ле-ни-вый!
— Разрешите вопрос, господин комендант? — по-военному вытянулся Сергей, на что Абдурахман снисходительно кивнул. — Что с нашим обращением в Красный Крест?
Комендант рассмеялся и показал, что рвет бумагу.
— Но ведь господин Раббани обещал, что наше прошение будет передано представителю Красного Креста.
— Шурави совсем глупый, — Абдурахман выразительно покрутил пальцем у виска. — Господин Раббани сам решает, кого в Бадабера, а кого голова отрезать. Так что, работать хорошо, Абдул Рахман. Плохо работать — плетей каждому!
— Хорошо работаем, — закивал Сергей, передразнивая интонацией голоса коменданта, — не надо плетей.
Но все-таки плетей шурави получили. Когда работа была закончена и начали разводить пленных по камерам, охранники набросились на обессиливших от тяжелых ящиков парней и исхлестали их резиновыми шлангами.
Прошла неделя, измотавшая Андрея вконец. Четырежды он работал на разгрузке машин с оружием и продовольствием, остальные три дня его и Аркадия — молчаливого и угрюмого парня из-под Курска, ставили месить глину. Сил хватало только до полудня, после чего их меняли другими пленными.
— Еще одна такая неделя и я протяну ноги, — лежа на нарах, горестно проронил Андрей.
Сергей его успокоил:
— Ничего, дружище, втянешься. Поначалу все маялись, а потом ничего… Тебя еще не бьют, а Василия вчера так измолотили, что он вот уже сутки не встает.
— За что его так?
— Да ни за что, ради профилактики. Измываются, сволочи, чтобы мы не забывали кто мы! — зло выкрикнул Анатолий и, вскочив с нар, нервно зашагал по камере. — Ну, ничего, скоро им все припомнится! Они у меня попляшут…! — погрозил он кулаком в сторону двери.
— О чем это ты? — заинтересовался Андрей, но Анатолий, спохватившись, что сказал лишнее, ничего не ответил.
— Ложись, чудило, — шутливо бросил в темноту Сергей. — Дай нам поспать, а то завтра Раббани приезжает. Он-то уж для нас что- нибудь придумает.
— Откуда знаешь? — удивился Андрей.
— Афганцы сказали, у них есть ниточка на волю, — пояснил Сергей. — Все, парни, спим, — тоном приказа заключил он.
«Темнят ребята. Не иначе что-то задумали, но таятся, не доверяют, — обида больно царапнула по сердцу. — Что-то их во мне настораживает? Но что? Может, мое излишнее любопытство? Хотя, я тоже Сергею не все рассказал: умолчал ведь о предложении Абдурахмана. Теперь уже не откроешься, — тяжело вздохнул Андрей. — И о Зарине ничего не сказал. Как она там?».
В памяти всплыл образ девушки, ее огромные грустные глаза при расставании и их первый поцелуй, короткий, почти неуловимый, как дуновение ветерка.
Надежда
После утреннего «намаза» узников оставили на площади. Даже Кананда и того поставили в шеренгу, из которой он постоянно выходил и «строил охранникам рожи». Те хохотали, но его не трогали.