Вернёт ему жену.
Руки, которые, против ожидания, тряслись, как паутина на ветру, извлекли из кармана тонкую и прочную удавку из шёлковых нитей. Задержавшись у закрытой двери в комнату, Юра чуть удивлённо на неё взглянул. Видели бы его сейчас родители и брат... что бы они подумали? Видел бы себя он сам двадцатилетней давности, парнишка в неказистых очках, который придумал великую Теорию об Ожидании, постулат вечного наблюдателя, готового служить своей неродившейся идее вечно, даже если она так никогда и не появится.
Он предал себя. Изменил своим принципам... не сейчас, нет. Возможно, в тот момент, когда не выполнил последнюю просьбу Виля Сергеевича, возможно, когда направил одержимость Натальи в нужное русло. Или, может, когда так и не смог спасти Федьку. Где-то там, в закоулках дождливого города, должен был быть сделан выбор, а он проморгал и теперь просто катится по инерции - конечно же, вниз, а куда же ещё?
Зарычав от обиды и отчаяния, Юра распахнул дверь. Удавка свисала меж его пальцев, словно нерв, не выдержавший напряжения и порвавшийся. Обе кровати были пусты, окно распахнуто и занавески тихо колыхались. Хорь привалился спиной к косяку и, запрокинув голову, расхохотался.
Глубокая ночь - время страстей, время убийств, время кричать во всю глотку и тихо стонать от ужаса. Глубокая ночь ещё никого не доводила до добра. Что ж, его крик удался на славу, вот только свидетелем и единственным зрителем на этой вакханалии оказался он один.
Или нет? Был ещё один пристальный взгляд, ощущение назойливого присутствия. Когда отлежишь ногу и, растирая её, вдруг понимаешь, что кто-то ей шевелит. Кто-то, но не ты. Сейчас Юра впервые явно ощутил это присутствие. Он был мошкой, что плавает в огромном глазу, чей зрачок наконец-то сумел на ней сфокусироваться.
- Нет... - прошептал Юра. Голос охрип от смеха.
А что, если ты найдёшь её? Что, если Алёна, которую ты любил, действительно осталась там?
- Но это... невозможно. Она же дышит, ходит, чувствует... а я только что хотел её убить. Её - и её ребёнка.
Ты уже убил её. В своей голове ты совершил преступление, и кровь пролилась, независимо от того, обагрила она твои руки или нет. Помучайся немного, а потом приходи. Будь уверен, я избавлю тебя от этой боли. Мы поищем твою пропажу вместе.
Ведь ты уже сделал когда-то свой выбор, и теперь повторяешь его снова и снова, как смешная старуха, стоящая за талонами к терапевту и тратящая это время на то, чтобы отыскать у себя новые и новые болячки. Как путник, вспоминающий о доме, но продолжающий шагать вперёд. Как дождь, смысл жизни которого в том, чтобы пролиться, и как озеро, мечтающее, чтобы в нём хоть кто-нибудь, да утонул.
Эта простая истина, но Юра, покидая навсегда собственную квартиру, делал только первые робкие шаги к её пониманию.
ЭПИЛОГ.
О дальнейшей судьбе Юрия Хоря, школьного учителя и ловца прекрасных птиц в тропических лесах своего сердца, нам ничего не известно. Вернувшись на следующий день в квартиру, Алёна (ребёнка она благоразумно оставила в гостинице под присмотром подруги) обнаружила, что со стоянки пропала машина, а в квартире, на полу, у самого порога их комнаты, лежит удавка, как свернувшаяся калачиком опасная змея. Прежде чем поднять её и бросить в разведённый специально для этой цели в раковине небольшой костерок, она надела перчатки. Подождав до вечера, привезла обратно дочь и продолжила жить, как ни в чём не бывало, про-прежнему зорко глядя по сторонам и переходя на другую сторону улицы при виде полосатых котов.
Светлана Хорь росла тихой рахитичной девочкой, до трёх месяцев в году проводя в постели. Даже доктора считали, что над ребёнком висит злой рок: распрощавшись с одной болячкой, малышка тут же подхватывала другую, да такую, о какой давно уже в медицинских кругах никто не слышал. Корь, скарлатина, желтуха, малярия, возникшая сама по себе, без каких-либо внешних предпосылок и подчас игнорирующая прививки. Не меньше они поражались выдержке матери, которая сносила все удары судьбы с поистине нечеловеческой стойкостью. Это же касалось и самой Светы: она не жаловалась, много читала, иногда даже шутила, и отличалась, по единодушному мнению всех, кто был с ней знаком, по-неземному грустным взглядом и особенной, недетской добротой ко всему окружающему.
В возрасте четырнадцати лет она скончалась. Организм, подорванный многочисленными инфекциями, не выдержал. На похоронах кое-кто заметил, что мать, сотрясаясь от рыданий, иногда улыбалась чему-то одной ей понятному. В этом же году она уехала к родителям, где второй раз вышла замуж за вдовца, отставного военного. Своих детей у Алёны больше не было.
Вопреки сомнениям Юры, она видела последнюю запись Валентина, и раз в полгода проверяла его дневник впоследствии, до тех пор, пока в две тысячи девятнадцатом он вдруг не перестал открываться. Новых записей там больше не появилось.
Алёна помнила ту встречу до конца жизни, однако в старости начала сомневаться, существовал ли Валентин на самом деле или был плодом её буйного воображения. Да и сама поездка в Кунгельв казалась не более чем сном.
Но город, конечно, никуда не делся (города не появляются и не исчезают просто так). Он всё так же жмётся к берегу озера, словно слонёнок к остывающему телу матери, застреленной охотниками. Весь октябрь идёт дождь, и на это время улицы пустеют, двери запираются, а строения становятся чёрными, словно обмазанными сажей. Арки похожи на раззявленные пасти, а в упавшем на голову обломке балюстрады по-прежнему не видят ничего удивительного. Качая головами, говорят: всякое может быть в сезон дождей. Возможно, вам или мне ещё представится возможность там оказаться. Есть на свете места и поприятнее, но, в самом деле, кто знает, что будет завтра?
<p>
КОНЕЦ</p>
<p>
</p>