Юра пробежал глазами открытую страницу.
- Он же позёр. Графоман. Посмотри, ну что это за обороты речи? Разве так может писать реальный человек, который попал в затруднительную ситуацию?
- Наклонности имеются, - отмахнулась Алёна. - И только. Наверное, втайне уже пять лет пишет книгу. Но это же не повод обвинить его во лжи?
- Именно что повод, - Юра постучал пальцем по столу и поднялся со стула - Он просто в поиске нестандартного пути к успеху.
- Нет, нет... а может... такое же невозможно, да? Чтобы ты барабанил в дверь, а тебя не слышали?
Алёна Хорь посмотрела на Юру почти с надеждой, тем взглядом, которым любая женщина может выдавить из мужчины, как из волшебного тюбика, всё, что она пожелает. Но на этот раз он решил не отступать и держаться до последнего.
- Только если ты стучишь слишком тихо... например, не хочешь, чтобы тебя нашли. Ведь того, что этот мужчина не в своём уме, тоже нельзя исключить, правда?
Алёна кивнула и снова уставилась в монитор. Юра мог наблюдать в играх отражений на гладких пластиковых поверхностях её нос. Поняв, что он всё так же стоит за спиной, она сказала:
- Иногда это бывает забавно. На минуту представить, что что-то невозможное на самом деле существует.
- В таком случае я ему не завидую. Надеюсь, его вызволили без нашей с тобой помощи.
- Валентин, - напомнила Алёна. - Его зовут Валентин.
- Да хоть бы и граф Вяземский, - ответил Юра, возвращаясь к прерванной работе и остывающему кофе.
4.
Из ванной Юра долго смотрел на хохолок волос, топорщащийся над затылком Алёнки - свечение монитора рисовало над ним нимб. Она и раньше так увлекалась, и в эти минуты Юра мог мяукать не хуже брошенного котёнка, внимание жены оставалось для него недоступной роскошью.
Он подкрался к ноутбуку (который теперь переехал в спальню за их общий письменный стол) и за спиной жены почитал немного, пока в ванной шумела вода. Бред, каждое слово бред. Нету там, как говорят мэтры, литературной достоверности. И всё же... всё же. Чёрные, строчки на белом фоне пахли тревогой. Хуже -- они пахли паникой, хотели спрятаться друг от друга где-то за границами экрана, и всё-таки оставались вместе. Видно, что написанное никто не пытался перечитывать. Ошибки-сорняки, проклюнувшиеся тут и там, продолжали существовать, как им вздумается. Этот парень не более и не менее чем обычный умалишённый, быть может, смотрящий на компьютер так же как он, Юрий, сейчас -- когда некому за ним присмотреть. Как Алёнку, однако, зацепила эта история! Может, в ней умер гениальный психолог... но, скорее всего, живёт очень доверчивая личность.
Относительно последнего Юра много чего мог рассказать - и рассказывал - своим товарищам по вечерним посиделкам в баре за углом. Она прекрасно ориентировалась в современном мире, в том смысле, что все её пароли и личные данные были под надёжным замком в сейфе собственной памяти. Она не покупалась на дешёвые фокусы, которыми обманывают детей и стариков, не была наивной. Однако что-то, что запросто выходило за рамки привычного и понятного нам мира, могло мгновенно выбить её из колеи. Когда они только начинали встречаться, Алёна рассказывала, как однажды, когда ей было двенадцать лет, старший брат целую неделю пичкал её историями о существах, живущих за маминым зеркалом: "У Феди был череп кошки, и он говорил мне, что ему дали этот череп они, эти самые сущности, хотя на самом деле просто нашёл его на улице. Я верила". И всё что нужно, чтобы их выманить - это каждый день класть за зеркало по кусочку еды. Алёна так и делала, ровно до тех пор, пока вся эта съестная гора не начала благоухать. Юра тогда изрядно потешился над этой историей, будучи уверенным, что она выдумана. И только много позже он понял, что когда Алёна говорит о чём-то выходящем за грань обыденного, в большинстве случаев она абсолютно серьёзна. Она не позволяла себе смеяться над теми вещами, что человеческое сознание не способно понять.
Как странно, что мы вместе, - в который уже раз подумал Юра, засыпая. Ведь сложно быть столь же непохожими, как не похожи они друг на друга. От многих друзей он слышал, что лучшей пары в мире не сыскать. Если говорить языком Лермонтова или Фета, они подходят друг другу как утёс и море: море бьётся об утёс и откатывает, отползает, шепча слова любви или ненависти, вновь накатывает и снова отползает...
И только будучи участником этого столкновения, изнутри он видел, насколько зияюща пропасть, насколько огромна разница. Он простой очкарик, из тех, что занимаются своими тихими домашними делами, но исподволь, в тайне стремятся умостить свою задницу повыше, чтобы болтать ножками и с улыбкой поглядывать на оставшихся внизу. Именно с этой целью он переехал сюда, в северную столицу, из родного городка. Она... о, Алёна совсем другая. Она разбирается в авторском кино, любит мультфильмы о странных глазастых существах, которые изъясняются междометиями. Верит в жизнь после смерти и поэтому считает, что нет совершенно никаких причин карабкаться на жизненный олимп. "Вместо этого, - говорит она, - почему бы не углубиться в себя? Авось свезёт, и там найдётся что-нибудь кроме перегноя и скелетиков давно позабытых мыслей... Вдруг сокровища?" Иногда Юре казалось, что однажды она (следуя собственному правилу о том, что со всем приобретённым во время своей земной жизни нужно расставаться без сожалений) возьмёт и покинет его. Так же просто, как щёлкнуть пальцами.
Юра почти уже спал, когда понял, что дужка очков упёрлась ему в ухо. Он приподнялся на локте, чтобы снять их, и увидел как жена, скрючившись в кресле в неудобной позе, подтянув к груди колени, забывшись, водила курсором мышки по строчкам. Губы её едва заметно шевелились.
- Может, тебе отдать их? - спросил он. - Мои очки? Знаешь, в них у меня сразу получается отличить хорошую вещь от плохой, бесполезной.
Алёна вздрогнула. Что-то метнулось из-под правой её руки в щель между шкафом и стенкой -- не более чем тень. Взяв себя в руки, она сказала так, будто была по крайней мере лет на десять его старше:
- Всё сложнее, чем тебе кажется.
Юра что-то буркнул, повернувшись на спину. Алёна вернулась к экрану. Именно тогда под покровом ночи и появилось это чувство - чувство дальней дороги, шорох листьев под подошвами ботинок; появилось, чтобы сделать закоренелого домоседа своим верным приверженцем.