И ныне тихо, без волненья льется
Поток моей уединенной жизни.
Смотря в лицо подруги, данной Богом
На освященье сердца моего,
Смотря, как спит сном ангела на лоне
У матери младенец мой прекрасный,
Я чувствую глубоко тот покой,
Которого так жадно здесь мы ищем,
Не находя нигде; и слышу голос,
Земные все смиряющий тревоги:
Да не смущается твоя душа.
Он говорит мне, веруй в Бога, веруй
В Меня57.
Высочайшую прелесть этих стихов составляют не самые стихи и даже не
мысли в них изложенные, потому что у многих поэтов можно найти стихи еще
лучше, а отличные мысли вызывает плодовитый ум иногда из души очень
холодной. Нет: высочайшая прелесть этих стихов состоит в истине ощущений
поэта. Он со всевозможным спокойствием сердца, вкушающего тихие семейные
радости, высказывается безыскусственно, верно, с простотою младенца и с
благоговением мудреца. Точно так, еще несколько прежде, писал он о своем
новом счастии к другу детства своего и своей старости, Александру Ивановичу
Тургеневу, который, прочитав его письмо, невольно воскликнул: "Какое письмо!
Душа Жуковского тихо изливается в упоении и в сознании своего блаженства.
Читая его, я понял по крайней мере половину моей любимой фразы: "Le bonheur
est dans la vertu qui aime... et dans la science qui éclaire"" {Счастье в добродетели, которая любит... и в науке, которая просвещает (фр.).}68.
Жуковский, устроив, таким образом, тот желанный покой, о котором
говорит в приведенных стихах, покой души и жизни, не ослабил своей
умственной и поэтической деятельности, а возвел ее на новую степень
совершенства. Мысль достигла в нем той зрелости, какую сообщает ей только
долговременная и постоянная созерцательность, руководимое опытами изучение
природы и человека, а более всего полное принятие в сердце христианских истин
и откровения. Язык нашего поэта явился окончательно крепким, ясным, точным и
освобожденным от всех искусственных украшений. Вкус его, сроднившийся с
древними, особенно с Гомером, указывал ему на труды высокие и поучительные,
на труды плодотворные для искусства и человечества. Приобретение
совершенств, столь важных для великого таланта, не привело бы Жуковского к
этому обилию последствий, которыми ознаменовалась его деятельность в
последние одиннадцать лет, к неимоверному обогащению русской литературы
истинными сокровищами, если бы он не приютил себя и своей семьи в прекрасно-
мирном уголку маленького городка, освободившего его от неизбежных
развлечений каждой столицы.
О перемене в поэтическом настроении своем Жуковский в 1843 году
сообщил редактору "Современника" в письме, придавши этому известию
шуточный тон, который в частных письмах его остался неизменным до
последнего дня его жизни. "Другая перемена или новость (писал он) в моей жизни
есть то, что я под старость принялся за болтовню и сказки, и присоседился к
древнему рассказчику -- Гомеру, и начал вслед за ним, на его лад, рассказывать
своим соотечественникам "Одиссею". Будут ли они охотно слушать наши
рассказы -- не знаю; но мне весело лепетать по-русски за простодушным греком,
подлаживаться под его светлую, патриархальную простоту и -- видя в этом чисто
поэтическом потоке чистое отражение первобытной природы -- забывать те
уродливые гримасы, которыми искажают ее лицо современные самозванцы
поэты. Шепну вам (но так, чтобы вы сами того не слыхали), что я совсем
раззнакомился с рифмою. Знаю, что это вам будет неприятно; из некоторых
замечаний ваших на Милькеева вижу, что вы любите гармонические формы и
звучность рифмы, -- и я их люблю: но формы без всякого украшения, более
совместные с простотою, мне более по сердцу. Мой Гомер (как оно и быть
должно) будет в гекзаметрах: другая форма для "Одиссеи" неприлична. Но я еще
написал две повести, ямбами без рифм, в которых с размером стихов старался
согласить всю простоту прозы, так чтобы вольность непринужденного рассказа
нисколько не стеснялась необходимостью улаживать слова в стопы. Посылаю вам
одну из этих статей ("Маттео Фальконе")59 для помещения в "Современнике".
Желаю, чтобы попытка прозы в стихах не показалась вам прозаическими
стихами".
XXV
Императорская Академия наук в отчете Отделения русского языка и
словесности за 1845 год (Жуковский утвержден действительным членом
отделения с основания его в 1841 году) подробно изложила мысли Жуковского о
переводе Гомера, о повестях его для юношества и о собираемых им сказках. Так