проходя с ним по одному поприщу -- благородному и возвышенному: он может
назваться родным братом Карамзина. Где же лучше всего, как не тут, можно было
избрать место для могилы Жуковского? Эти две могилы родственны между собою
точно так же, как в некотором от них отдалении родственны две славные могилы,
перед которыми с благоговением останавливаются русские люди, могилы
Гнедича и Крылова. Друзья и сослуживцы при жизни, оба эти поэта дружно и
благотворно действовали на своем поприще: один нас знакомил с богатою
гомеровскою поэзией3, подарив нам книгу, по которой несколько веков вся
Греция воспитывала свой дух, по которой и мы часто воспитываем свое сердце и
развиваем свой эстетический вкус; другой знакомил русских людей с самим
собою и, показывая им все их стороны, заставил их с уважением смотреть на
самих себя. Оба они зараз исполняли великую задачу: один старался, чтобы
русский человек сознал самого себя, -- как необходимое дело для всякого
духовного развития; другой старался, чтобы русский человек узнал то, что было
вне его сферы, другой мир, другую жизнь, и чрез то получил бы возможность
ясно сознавать свою общечеловеческую сторону и только под ее строгим
влиянием развивать свою народность. Такую же связь в действии, на одном и том
же поприще, мы замечаем между Карамзиным и Жуковским: оба они особенно
действовали на наше сердце, возбуждая в нас эстетическое чувство; один увлекал
прекрасною, гармоническою, простою речью, до него неслыханною, другой --
прекрасным поэтическим стихом, также прежде неслыханным; один нас знакомил
с нашею собственною историей, заставил нас оглянуться на наше прошедшее и
сознать нашу многозначительную историческую личность; другой нас знакомил с
чужим поэтическим и вместе историческим развитием; один в нас возбуждал
прекрасное чувство народное, другой прекрасное чувство общечеловеческое,
знакомив с поэзией сердца, с его тайными и высокими стремлениями, с его
отрадами и страданиями, с его грустью и сладкими надеждами. И их ли не
следует соединить одним венком? Их ли могилам не прилично быть вместе? Но я
обращаюсь к своим наблюдениям. Могила, приготовленная для Жуковского, была
выложена кирпичом, выбелена известью и украшена прекрасными цветами, --
украшение весьма приличное для могилы поэта. Вокруг нее беспрестанно
толпился народ. Сюда приходили старики, бывшие свидетелями первой славы
Жуковского, с увлечением молодости запомнившие каждый его стих; сюда
приходили молодые люди, узнавшие о Жуковском уже на школьных скамейках,
привыкшие с его именем соединять чистый романтизм, туманную мечтательность
и грусть по сердечной утрате; они никогда не видели Жуковского, но
представляли себе его маститым благочестивым старцем, который мог назваться
почтенным дедом для их поколения; сюда прибегали и дети, с невинным
любопытством заглядывая в могилу и восхищаясь более ее цветами; они еще
ничего не могли знать о Жуковском, но будет время, когда их юные сердца
сильно забьются при этом имени, когда они признают свое с ним родство, потому
что Жуковский по преимуществу поэт юности и любви; будет время -- и вспомнят
они этот день и этот час, когда они с детским любопытством заглядывали в
могилу Жуковского, и тогда расскажут о том своим меньшим братьям и
товарищам. Сюда приходили и дамы, которые, может быть, не раз мечтали
девическими мечтами над поэзией Жуковского, и, может быть, не раз при чтении
в их глазах блестели слезы. Я наблюдал над выражением лиц всех взрослых
приходящих и на всех читал одно, читал, что они хорошо знают, кто был
Жуковский, и пришли на его могилу не из простого любопытства, а из любви и
сочувствия к поэту, пришли на погребение человека родного. Смотря на все это, я
невольно припоминал прекрасные стихи Пушкина о Жуковском, который называл
певца "Руслана и Людмилы" своим учеником, превзошедшим учителя. Я думал,
как было бы прилично читать эти стихи на памятнике Жуковского:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость4.
Я прислушивался к голосам и в некоторых из них мог разобрать
повторение тех же самых стихов и выражение того же самого желания. Не раз
слышал я шепот почтенных людей: славный был человек Василий Андреевич,
прекрасный человек! и чаще всего: он был добрый человек. Да, он был добрый, и