Жуковского "Теон и Эсхин" (1814).
3 Здесь имеется в виду перевод "Илиады" Гомера, над которым Н. И.
Гнедич работал с 1807 по 1828 г.
4 Вл. Кривич цитирует известную пушкинскую надпись "К портрету
Жуковского" (1818). На надгробном памятнике Жуковского вырезаны любимые
им евангельские стихи, которые он выбрал и для надгробных памятников М. А.
Мойер и А. А. Воейковой: "Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Мя
веруйте; в дому Отца Моего обители многи суть: аще ли же ни, рекл бых вам: иду
уготовати место вам, и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе:
да, иде же есмь Аз, и вы будете".
"Приидите ко Мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы.
Возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен
сердцем и обрящете покой душам вашим; иго бо Мое благо, и бремя Мое легко
есть" (Иоан. 14, 1--3; Мат. 11, 28--30).
5 И пусть у гробового входа... -- цитата из стих. А. С. Пушкина "Брожу ли
я вдоль улиц шумных..." (1829).
M. П. Погодин
ПОЕЗДКА В БЕЛЕВ
Авдотья Петровна1 сидела за пяльцами, вышивая шелками одежду на
престол в Дерпт, с таким искусством, которое принесло бы честь молодой
мастерице. <...>
После первых приветствий и сообщения московских, впрочем не очень и
любопытных, новостей, разговор обратился тотчас к Жуковскому. Вся комната
была полна воспоминанием о нем. Мы встали. Вот три картины, которые висели
всегда над его письменным столом: портрет друга его молодости, его суженой,
которой, однако, судьба не допустила принадлежать ему, Марьи Андреевны
Протасовой, вышедшей потом замуж за дерптского профессора Мойера, ее
могила в Дерпте; могила старшей сестры ее, "Светланы", Александры Андреевны,
бывшей за А. Ф. Воейковым. Об этих картинах упоминает Зейдлиц в биографии
Жуковского, который, отъезжая в чужие края, оставил было их у него в
Петербурге, потом воскликнул в задумчивости, между тем как Зейдлиц
подписывал у него какую-то деловую бумагу: "Нет, я с ними не расстанусь!" С
этими словами он вынул их из рам, сложил и велел отнести в свою карету2. С тех
пор они висели у него всегда перед глазами в его кабинете, а по кончине его
достались А<вдотье> П<етровне>. Тут же портрет Александры Андреевны
Воейковой и картина, представляющая Жуковского с А. И. и Н. И. Тургеневыми,
у решетки Летнего сада, на проводах Сергея Ивановича3. На другой стороне
портрет Жуковского почти во весь рост и портрет дочери Анны Петровны Зонтаг
с ее мужем. <...>
<...> К портретам, приводившим живо на память прошедшее время,
присоединились три тома писем Жуковского, обнимающих всю его жизнь и
хранящихся в особом кивоте у А. П., и, наконец, живые рассказы, которых не
заменяют никакие картины и никакие писания.
Мне хотелось узнать об отношениях Воейкова к семейству Протасовых.
Жуковский привез его после путешествия, а познакомился с ним в Москве, вскоре
по выходе из пансиона.
Мягкость, нерешительность, какая-то особая мистическая покорность
обстоятельствам или воле Провидения, как он сам говорил, вот отличительные
свойства Жуковского, бывшего не способным ни к каким энергическим
действиям. Эта мягкость помешала ему соединиться с предметом любви своей и
побудила согласиться на брак ее с посторонним человеком.
Авдотья Петровна была особенно дружна с Марьей Андреевной. Она
увидела ее в день ее смерти 1823 года, и вот каким образом: в деревне у нее
сильно занемог ребенок, сын Рафаил двух лет, которого она горячо любила.
Однажды он сильно страдал, сидя на своей кроватке. Она не спускала с него глаз,
но вдруг нечаянно взглянула на дверь и видит так живо входящую Марью
Андреевну, что бросается к ней навстречу, восклицая: "Маша!" Но в дверях
никого и ничего не было. Ей сделалось дурно. В эту самую ночь, в этот самый час
скончалась в Дерпте Марья Андреевна4. <...>
Зашла речь о детях Жуковского. Не странно ли располагается судьба
русских людей. Дети Жуковского должны бы, кажется, здесь, в Белеве, найти себе
приют, на руках у друзей их отца! Нет, они отброшены на берега Рейна и едва ли
знают настолько русский язык, чтоб понимать сочинения своего отца. Авдотья
Петровна годами не имеет от них известия.
Так воспитаны отдельно дети Карамзина и очутились в конных
артиллеристах. О детях Пушкина и говорить нечего: где они, что они! Какое
сношение имеем мы с детьми Хомякова, о которых так горячо писал ко мне
Шевырев из Италии. Мы только встречаемся с ними случайно. Молодое
поколение вообще как будто чуждается старых друзей. Грустно, а ничего не