И когда чопорный господин собирался сказать ему, чтобы тот избавил его от назойливого соседа, который вцепился в него мертвой хваткой, хам дал ему здоровенного пинка под зад.
Какой-то старик молча плакал.
— Вы, — сказал ему дон Танкреди, — наверное, очень несчастны.
— Это так, — воскликнул старик, ища глазами того, кто это сказал.
Дон Танкреди продолжал:
— Можно узнать, почему вы плачете?
— Потому что я не знаю, найду ли я то, чего хочу.
Услышав, что его просят рассказать подробнее, несчастный старик начал:
— Дело в том, что я тоскую по прошлому, не могу примириться с теперешней жизнью и хотел бы вернуть прошлые времена. Чтобы создать хотя бы иллюзию этого, я ищу кого-нибудь, кто бы вечером, когда темнеет, проходил под моими окнами и кричал: «Четвертый выпуск “Трибуны”! Падение правительства Криспи! Умер папа Лев XIII! Изобрели телеграф!» А потом, полчаса спустя, он прошел бы, неся на плечах один из тех длинных шестов, которыми когда-то зажигали газовые фонари.
Некто, стоявший в глубине приемной, услышав разговор, вышел вперед:
— Несчастный старик, успокойся! Ты нашел, кого искал. Это я.
— Как так? — сказал старик. — Вы же были здесь со мной, искали то, чего вам недостает в жизни, а теперь…
— Да, — пояснил тот, — то, чего мне недостает, это возможность громко высказаться среди народа. А вы мне такую возможность даете. Каждый вечер я буду объявлять о смерти Льва XIII, говорить об изобретении телеграфа и о падении правительства Криспи. И потом, я хотел бы попросить вас об одном одолжении.
— Я вас слушаю.
— Если позволите, по четвергам и воскресеньям я хотел бы объявлять о падении правительства Пеллы.
— Хорошо бы! — отозвался старик.
В этот момент выступил еще один человек, который обнял первых двоих:
— Друзья, давайте объединим наши три несчастья и будем счастливы.
— Охотно, — сказал ностальгирующий старик, — но в чем заключается ваше несчастье?
— О почему ты со мной не на «ты»?
— Ладно: в чем заключается твое несчастье?
— Мое несчастье, — объяснил тот, — состоит в том, что я слишком умен, а ничто так не притягивает и не очаровывает ум, как глупость. Об этом говорит и Оскар Уайльд. Я приходил сюда как раз для того, чтобы найти глупца. А нашел двоих. Пойдемте!
— Ур-ра! — закричали двое других.
Трое несчастных, которые теперь стали неразлучными друзьями, взялись под руки и вышли, танцуя неистовый кекуок, а швейцар с галунами уже подходил к Эдельвейс со словами:
— Пожалуйста, пройдемте.
Когда девушка представила своего отца директору Агентства, тот велел принести увеличительное стекло, внимательно рассмотрел нового клиента и промолвил:
— Малюсенький, но изящный.
Дон Танкреди изложил ему свое дело, и директор, как человек, исполненный такта и умудренный опытом, сказал:
— Если вы хотите заглушить муки совести, у нас есть то, что вам нужно; мы можем предоставить вам нашего развратника; он будет держать вас всегда при себе, и отвратительное зрелище его распутств и гнусной жизни будет служить вам большим утешением. Вы можете полностью довериться нашему развратнику — он надежный человек и добросовестный труженик. Да он и просто хороший человек, отец семейства; он отлично выполнит свою работу, он совершенно оскотинится и будет совершать самые мерзкие поступки.
— Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал дон Танкреди, — но это не нужно. Мне хотелось бы, чтобы мне предоставили хорошее средство утешения.
— У нас есть то, что вам требуется, — сказал директор с незапятнанной репутацией. — Это хор из греческих трагедий. Можете взять его напрокат за умеренную плату, потому что в ближайшем будущем представлений в Сиракузском театре не предвидится.
— Да на что он мне? — возразил дон Танкреди.
— Как на что? — ответил директор. — Вы можете прибегнуть к нему с большой пользой: нет ничего более утешительного, чем хор из греческих трагедий; когда вам станет грустно от мысли о трагедии вашей жизни, вам стоит только подать знак: из боковых дверей вашей гостиной выйдут люди в сандалиях с большими белыми бородами, одетые в шкуры, в венках из роз, опираясь на длинные посохи, которыми пользовались пастухи Аттики. По сигналу корифея они возденут глаза к небу, разведут руками и тихим, печальным голосом, исполненным плача, скажут: «О несчастный, несчастный сын! О, жалкий царский род! О, несчастный царский род! Ты тоскуешь по жене, твоя дочь осталась одинокой сиротой, ты сам превратился в развалину. Ну же, плачь, потому что есть у тебя причина, чтобы плакать, о, несчастный, несчастный сын!» В этот момент заиграют невидимые флейты, и умственным взором вы увидите, как горят далекие костры и сверкает синее небо, на исходе ясного летнего дня.
— Да идите вы к черту с вашим хором из греческих трагедий! — воскликнул дон Танкреди. — Я ищу не это. Мне бы лучше кого-нибудь, кто бы мог меня утешить богатствами ума. Философа, чтобы было понятно.
Директор наморщил лоб.
— Философа, — сказал он, — философа. С философами у нас сейчас дефицит. Надо будет заказать новую партию из Германии. Более того, раз уж вы мне об этом напомнили…
Он вызвал секретаря и сказал ему:
— Не забудьте выписать двенадцать философов из Германии, малой скоростью, наложенным платежом.
— Вы знаете, — заметил секретарь, — в настоящий момент Германия может поставить только философов-пессимистов.
— Ай-ай-ай! — проворчал директор. После чего повернулся к клиенту: — А вам подойдет эстет? Хороший эстет-субъективист?
— Не знаю, на что он мне, — сухо отозвался дон Танкреди.
Директор немного помрачнел:
— Был у нас один философ, — сказал он, — прекрасный философ. Гуляка и обжора, который стал крупным философом-пессимистом по причине мозоли, которая доставляла ему много страданий. И что вы думаете учудил этот осел? Не поверите. Приходит он как-то на работу, охваченный смущением и стыдом. «Не могу больше быть философом-пессимистом», — говорит. «Почему?» «Мне удалили мозоль». И все. На днях должен приехать учитель фехтования, с которым у нас договоренность.
— А при чем тут фехтование, если мы говорим о философии? — спросил дон Танкреди.
— Сейчас скажу, — произнес директор. — Это учитель фехтования без учеников.
— Мне кажется, это не такое уж несчастье, если фехтовальщик превратился в великого философа.
— Дело не в несчастье. Этот учитель фехтования сидит в тренировочном зале четыре или пять часов в день; на нем костюм фехтовальщика, он садится и ожидает прихода учеников. Но учеников все нет. Учитель ожидает их, сидя за столом, слегка склонив голову и подперев ее рукой; так вот, пребывая в этой позиции по много часов в день, в ярко освещенном зале, безмолвном, чистом и унылом, потому что пустынном, этот выдающийся шпажист находится как раз в позе мыслящего человека и, таким образом, он скоро станет одним из крупнейших живущих философов.
— Поймите, — сказал дон Танкреди, — я не могу ждать, для своего утешения, пока учитель фехтования станет философом. Мне нужен кто-нибудь сейчас, сегодня же.
— Черт возьми, — ответил директор, — вы такой крохотный, но вам не угодишь.
— Если нет философа, — предложил дон Танкреди, — мне хватило бы и очень веселого человека, который бы поднимал мне настроение.
Директор посовещался в сторонке с секретарем:
— А если мы дадим ему, — пробормотал он, — того молодого человека, которого недавно приняли? Мне кажется, он парень что надо.
Секретарь принял ошеломленный вид.
— Может быть, — сказал он, — он и парень что надо, но мне кажется, он не подойдет этому господину. У этого молодого человека были любовные огорчения; он любит девушку, которая выходит замуж за другого.
— Знаю, знаю, — пробормотал директор, — он только и делает, что плачет и вздыхает. Это ценный работник.
— Для нас, — продолжал секретарь вполголоса, — поскольку мы его взяли как противовес слишком веселым людям. Но чтобы он служил утешителем — это нет!