…Аника — красивая, стройная девушка. Только большие голубые глаза выглядывают из-под черного платка.
…Взгляд ее был хмурым. Смотрела то на стену, то на дверь.
Ни разу не взглянула на собеседников. Чувствовалось, что волнуется, нервничает, заламывая пальцы рук.
«Почему меня вызвали? Что случилось? Что они от меня хотят? вздрагивала при воспоминании об Ионе. Неужели они узнали о моей любви к нему?»
Разговор с Аникой тоже был не из легких. Как ни старались Полудненко с Морозовым убедить монахиню, что они ее пригласили просто так, что такая у них работа и надо перезнакомиться со всеми жителями села, сам факт, что вызвала ее милиция, приводил девушку в трепет.
Вошла робко, сесть отказалась. Так и стояла, прислонившись к стене. Потупила взор. И каждое слово цедила сквозь зубы.
— Как вам живется в монастыре?
Молчание. И потом, едва шевеля губами:
— Не знаю. Работаю.
— Сколько девушек из Сахарны ушли вместе с вами в монастырь?
— Я… только я.
— Почему? Что вас заставило?
Аника заплакала. Чекисты переглянулись.
Полудненко поднялся из-за стола, подошел к девушке стал успокаивать, предложил выпить воды.
Она пригубила стакан, с трудом сделала несколько глотков.
— Все бывает в жизни, утешал Полудненко. Совершить ошибку легко. Все ошибаются Только скажу вам откровенно из-за такого подлеца, как этот локотенент-колонел, не стоит губить свою молодость.
Монахиня затаила дыхание, испуганно взглянула на чекистов и вдруг разрыдалась, громко, не таясь. С ее губ срывались какие-то слова, но частые глубокие всхлипывания мешали их уловить. Полудненко легонько взял девушку за локти, повел к стулу и усадил. Рыдания понемногу стихали. Теперь, хоть и с трудом можно было что-то разобрать в ее бормотании.
— Он уже не локотенент-колонел… больше не локотенент-колонел.
— Разве он убит или попал в плен?
Аника отняла руки от заплаканного лица, потянулась за стаканом, жадно допила воду. Вопроса словно не слышала, а продолжала о своем, вздыхая и еще всхлипывая:
— Сама видела: сорвал погоны, при мне сорвал. Я, говорит, не хочу войны… Женюсь на тебе…
Хоть Полудненко с Морозовым не очень хорошо знали монашеские обычаи, но, услышав о женитьбе, возразили:
— Это в монастыре-то жениться? Такого быть не может.
Девушка сказала, указывая на свое одеяние.
— Вы про это? Уехала бы отсюда.
Капитан перебивая проговорит в упор:
— Для этого надо еще из монастыря вырваться. Немцы его не выпустят подобру-поздорову. Помогите нам накрыть фашистов. А?
— Они убьют меня, Иона — тоже…
— Только вы нам можете помочь, — повторил Полудненко. — Если мы их накроем, они вас не убьют.
Аника задумалась. Ей, видимо, стало ясно, что органы знают все. Слова и доверительный тон, которым говорил с ней Полудненко, действовали успокаивающе. И просьба его была прямой, понятной. Но сказать «да» не решалась.
— Угрожают? — спросил капитан.
Она не ответила. Устремила взор в окно, будто ждала увидеть там кого-то, и упавшим голосом начала свою грустную исповедь. Говорила долго, с частыми паузами, сбивалась, теряла нить повествования, несколько раз пускалась в слезы, и чекистам приходилось ее успокаивать и подбадривать. Никаких записей, конечно не делали. Понять девушку и запомнить ее рассказ было и без того нетрудно. Если отбросить всякие подробности, история сводилась вот к чему.
…То ли случайно так вышло, то ли по чьей-то услужливой подсказке, но однажды в дом, где жила Аника с матерью, привели на постой прибывшего в Сахарну молодого бравого локотенент-колонела. Повеса в офицерском мундире не был обременен служебными делами, к тому же скука в тыловом селе стояла дремучая. Чем прикажете ему развлекаться, как не амурами? Так что не заметить Анику и не воспылать к ней любовью он не мог.
Локотенент-колонел шагу не давал ей ступить. Клялся, божился, что любит, горячо мечтал о женитьбе, строил планы совместной жизни.
Не устояла Аника, поверила. Но как только он добился своего, все изменилось. О женитьбе уже ни звука, а потом под благовидным предлогом попытался улизнуть, переехал на другую квартиру. Позор для девушки. Аника г горя руки хотела на себя наложить. Нашла утешение в монастыре. От стыда перед людьми сбежала туда. Думала: конец ее женской доле, заживо схоронила себя в тесной монастырской келье.