– Так себе. Я даже не почуял, хоша он двинул пинком с усердием, на совесть… По пузу. После обеда требуха была набита туго. Ну, значит, удары отскакивали, как от резины. Вот цепочкой обжег ой-ой как! Но все же я стерпел, ваше высокоблагородье, – ухмыляясь, заключил кочегар не без гордости.
Командир как-то натянуто, неестественно улыбался, слушая густой, хриплый голос.
– Ступай вон! – сказал он кочегару, вздохнув и не глядя на него.
Но не успела захлопнуться за Криворотовым дверь, как командир сразу побагровел, как-то странно задергался и зашипел сквозь зубы, с каждым словом возвышая голос:
– Ну, доктор, слышали? А вы что написали? Посмотрите, посмотрите на свой рапорт!
– Позвольте, Анатолий Аристархович, вы же первый признали его…
– Ничего я вам не позволю! Классическое недомыслие! Стыд перед всей командой. Черт знает что такое! Немедленно… сейчас же возвратить на судно этого… этого…
Доктор вышел из командирской каюты с таким видом, словно его высекли розгами.
Попался
Матрос второй статьи Круглов, небольшой, тощий, в темно-серой шинели и желтом башлыке, выйдя из экипажа на двор, остановился. Посмотрел вокруг. Просторный двор, обнесенный высокой каменной стеной, был пуст. В воздухе чувствовался сильный мороз. Солнце, не успев подняться, уже опускалось, точно сознавая, что все равно не согреть холодной земли. Чистый, с голубоватым отливом, снег искрился алмазным блеском. Огромное красное здание экипажа покрылось седым инеем.
Круглов широко улыбнулся, хлопнул себя по бедрам и, подпрыгнув для чего-то, точно козел, быстро побежал к кухне, хрустя снегом.
– Как, браток, приготовил? – войдя на кухню, спросил он у кока, беспечно стоявшего около камбуза с дымящеюся цигаркой в зубах.
– За мешком стоит, – равнодушно ответил тот, кивнув головой в угол.
Круглов вытащил из указанного места котелок, наполненный остатками матросского супа, и, увидев, что суп без жира, упрекнул:
– Не подкрасил, идол!
– Это за семишник-то? – усмехнувшись, спросил кок.
– Рассуди, воловья голова, жалованье-то какое я получаю…
– Это меня не касается.
– Не для себя ведь я… А ежели с тобою этакое приключится…
– Со мною?
– Да.
Кок, сытый и плотный, сочно заржал.
– Приключится? Скажешь тоже? Ах, ты, недоквашенный! Лучше плати-ка скорее, а то ничего не получишь.
Обиженный и недовольный Круглов отдал коку две копейки, спрятал котелок под полу шинели и, поддерживая его через карман левой рукой, вышел на двор. Благополучно миновал дежурных, стоящих у ворот. На улице встречались матросы, женщины, штатские. Разговоры, лай собак, скрип саней, стук лошадиных копыт, хлопанье дверей – все это наполняло воздух глухими звуками жизни.
Весело шел Круглов, поглядывая по сторонам и стараясь не расплескать супа. Но, свертывая с главной улицы в переулок, он столкнулся с капитаном второго ранга Шварцем, вышедшим из-за угла. Офицер был известен своею строгостью, и матрос, увидев его, невольно вздрогнул. Быстро взмахнул правую руку к фуражке, а другую машинально дернул из кармана, облив супом черные брюки.
– Эй, как тебя, что это ты пролил? – остановившись, спросил Шварц.
Матрос тоже остановился, смущенно глядя на офицера и не зная, что сказать.
– Почему же не отвечаешь?
– Жидкость, ваше высокоблагородье…
– Что?..
– Виноват… это… это… – забормотал Круглов и, словно подавившись словами, замолк.
Приблизившись, офицер откинул полу его шинели.
– Ах, вот что у тебя!
А в карманах нащупал куски хлеба.
Матросу стало жарко, точно он попал в натопленную баню.
– Твой билет! – сердито крикнул офицер, обсасывая обледеневшие усы.
Круглов покорно отдал ему маленькую квадратную картонку в жестяной оправе со своей фамилией, названием роты и экипажа, а тот, прочитав, заговорил, отчеканивая каждое слово:
– Так, одного со мной экипажа. Так! Воровством занимаешься! Казенное добро таскаешь!
Матрос сгорал от стыда.
– Никак нет, ваше высокобродье. Остатки это… Остатки от матросского обеда… В помойную яму их выбрасывают.
– Подожди! Отвечай на вопросы! Куда это хлеб и суп несешь?
Матрос, собравшись с духом, решил сказать всю правду.
– К старушке одной… Булочница она. В экипаж к нам ходила торговать. А теперь занемогла… Лежит. Никого у ней нет. Одинокая…
В голосе матроса слышалась трогательная откровенность.
– Ты ей продаешь провизию? – уже более мягко спросил офицер.
– Никак нет… так даю… из жалости…
Шварц был человек точный, обстоятельный, строго держался закона и никогда не наказывал своих подчиненных, не проверив дела.