— Я боялся потерять эту возможность, а потому, ввиду того, что цена на него растет, рискнул взять. Если такая цена вам не подходит, я оставлю его за собой.
— Нечего делать, — говорит Бунин, — получайте, пожалуйста, деньги.
И он беспрекословно выплачивает назначенную сумму. Агафья Тихоновна приглашает всех к столу. Подают суп с пирожками, и Бунин высказывает свое удивление, как они умудряются так хорошо есть.
— Ничего, Аркадий Иванович, — отвечает ему Баранов, — понемножку тянемся, надо же как-нибудь просуществовать. То — то, то — другое, а потом глядишь — и остается детишкам на молочишко.
Разговор переходит на тему о поездке Бунина. Ему рекомендуют соблюдать осторожность в пути с сахарином. Надо как-нибудь замаскировать товар, а то, по слухам, недавно, перед самым Ростовом Чека остановила поезд, произвела поголовный осмотр и отобрала около 10 пудов сахарину из разных вагонов.
— Впрочем, время у вас есть обдумать, куда спрятать ваш сахарин, — замечает Гудков, — ведь поезда тянутся медленно. Действительно, теперь, говорят, не железная дорога, а железная морока.
Все присоединяются к этому мнению и начинают по обыкновению хулить советскую власть и ее руководителей.
— Черт знает, кого только не найдешь теперь в рядах нашего брата — "спецов", — заявляет Баранов. — Какие-то темные личности пробрались к кормилу правления, носят университетские значки без орла, громко именуют себя профессорами, хотя из всех документов обладают лишь свидетельством о демобилизации или справкой о прививке холеры. Жулики вместо паспортов с перечислением длинного ряда тюрем, приютивших в разное время их счастливых обладателей, с легкостью получают новые удостоверения с упоминанием о тридцатилетней высокополезной и беспорочной педагогической деятельности. Когда их разоблачают, сплошь и рядом приходится какому-нибудь экс-приват-доценту поступать на вокзал весовщиком, а потом, глядишь — через некоторое время он опять выплывает, смастерив новое удостоверение художника, когда все его художества сводятся к тому, что он лет десять занимался кражами в магазинах готового платья. Женатые имеют отметку "холост", и наоборот — у 30-летних в паспортах значится "40 лет" — для освобождения от военной службы. И все это для того, чтобы вместо мирного положения на заслуженной каторге занимать места ответственных коммунистических совработников. В общем, мы так привыкли к подобным фокусам, что не придаем решительно никакого значения советским документам, зная, с какой легкостью они добываются. Воображаю, как должно быть непонятно все, творящееся у нас, для иностранцев. Впрочем, и для нас самих заграница является каким-то большим вопросительным знаком.
— Почему? — спрашивает Бунин.
— Голубчик, — отвечает, разрезая жаркое, Петр Петрович, — что же мы знаем об иностранной жизни? Какие-то случайные отрывки без всякой внутренней связи, которые заблагорассудится печатать нашей власти. Какое-то сумбурное впечатление о всеобщей революции, которая, однако, все почему-то не может возникнуть. О наших зарубежных русских мы тоже знаем какие-то небылицы: о разложении армии Врангеля, о партийных ссорах, о всеобщем разорении эмигрантов и связанном с тем нравственном их падении, особенно женщин.
— Кстати, о наших эмигрантах, — с горячностью перебивает его Гудков, — я их не понимаю, неужели они не могут нам помочь?
— Да как же и чем они нам помогут, — возражает Баранов, — когда бывшие союзники махнули на нас рукой и думают, как бы самим заполучить лакомый кусок из русской добычи, в неведении полагая, что у нас самих еще что-то есть.
— Да я вовсе и не хочу интервенции, в успех которой, как и все москвичи, мало верю, но меня удивляет одно: вот теперь там, за границей, по-видимому, собираются какие-то русские конференции, съезды. Неужели же они не могут ничего придумать из того, что в их же возможности? Главным образом препятствуя всеми средствами деятельности советских представителей, они принесли бы великую пользу нам, скажу больше — всему миру. Почему теперь изменена тактика, которая прежде применялась русской социал-революционной партией? Неужели же положение лучше? Неужели же не томится вдесятеро, в пятьдесят раз больше, чем раньше, в русских тюрьмах членов русских социалистических партий? Ведь им терять нечего. Ведь, в конце концов, все общественное мнение будет на их стороне. Так почему же они спят, почему бездействуют и только говорят… говорят? Неужели им не приходят в голову эти простые мысли? — с подъемом закончил Гудков.
— Тебя бы послать, Дима, агитатором в Европу, — вставляет свое замечание Баранов.