Факты подтверждают это предположение. Лица, доверившиеся по неведению или по каким-либо другим причинам рекламе европейских советских газетных рептилий и иных вербовщиков и переправившиеся в пределы Советской России, быстро трезвеют. Но уже поздно — они в мышеловке. Едущие, например, через Эстию, попадают сначала в легкий карантин в Ямбурге, потом в основательный — в Гатчине и, наконец, в месте своего окончательного пребывания. Во время такой политической изоляции, сопряженной для бывших офицеров с отсидкой в концентрационном лагере (Гатчина) до 1,5 года, начинается работа Чека. Сначала вас милые молодые люди в кожаных куртках спрашивают о жизни за границей, о тамошних ценах, о событиях общественной жизни, об искусстве и науке, а затем внезапно задают вопрос: — "А теперь, товарищ, расскажите-ка подробно, чем вы занимались в 1918-1921 гг.?" И началось… В результате — аресты, тюрьмы и даже расстрелы, как это было в Одессе с вернувшимися солдатами армии генерала Врангеля. Фикция о "реках молочных, берегах кисельных" в Совдепии быстро рассеивается, и приходится вздыхать о потерянном благополучии и собственной глупости. Начинаются попытки обратного перехода. Так было и с военнопленными солдатами и некоторыми техниками, и с латышами, приехавшими было на работу на Петроградских заводах, и насилу вырвавшимися за границу, и с бедными русскими эмигрантами из Америки, массами с семьями прибывавшими весной 1921 года из Америки и дочиста ограбленными, изголодавшимися и проклинающими себя и всех агитаторов, которые толкнули их на этот "великий исход", сами благополучно оставаясь на местах в Америке. За перепиской таких обманувшихся и обманутых очень следят, и потому их вопль отчаяния почти не доходит до тех, кому он адресован; но в конце концов все-таки письма прорываются, и из них получающие узнают, какое привольное житие в Совдепии, какая там свобода и равенство. Конечно, представителей буржуазного класса ждет еще больше горьких разочарований, до потери, в некоторых случаях, даже жизни. Все рассказы о гарантиях и безопасности распускаются только, чтобы усыпить бдительность и для того, чтобы заставить уверовать Европу об установлении в Советской России новой эры. Там же, между своими, где не нужно стесняться и некого морочить, советские вожди высказываются по этому поводу без обиняков, в следующих выражениях: "Мы призываем сюда прежних буржуев, капиталистов и хозяев промышленных предприятий для того, чтобы они работали, сколько и как мы захотим. Если они не удовлетворят этому условию, то у нас под рукой есть много орудий для того, чтобы либо совсем их ликвидировать, либо заставить их петь так, как это более нравится рабоче-крестьянскому правительству.
ГЛАВА ХV
В пути
Чтобы несколько пополнить сказанное мною выше о путях сообщения и дать попутно бытовые картинки современной жизни, наблюдаемой при нынешних поездках по России, настоящий очерк будет заключать в себе в форме воспоминаний то, что пришлось видеть и перенести самому автору этих строк.
Когда в апреле 1920 года мне нужно было выехать в Ростов из только что занятого красными войсками Новороссийска, движение на Владикавказской железной дороге еще не было правильно восстановлено, и до Екатеринодара она находилась во временной военной эксплуатации. В городе у дверей коменданта было вывешено объявление о том, что выезд из города всем гражданам воспрещен. Кто-то посоветовал мне отправиться в местное учреждение, вроде полиции, при образовавшемся тогда Новороссийском Ревкоме. Я отправился туда. Меня приняли после бесконечного ожидания в очереди. Очевидно, что многие уже знали о способе обхода распоряжения коменданта. Когда до меня дошла очередь, то принимавший от меня старый русский паспорт заявил, что выдать пропуск не может, так как выезд из Новороссийска разрешен лишь лицам старше 50 лет. Когда я осведомился, подлежат ли этому правилу и иностранцы, то он ответил отрицательно; тогда я на другой день явился с иностранным паспортом. На этот раз принимал уже другой комиссар. Он посмотрел на паспорт, недоверчиво обвел меня взглядом и заявил: "Разрешения я вам дать не могу, пока вы не зарегистрированы как иностранец". Я, однако, твердо решил во что бы то ни стало довести дело до желанного мною конца. Вскоре этот комиссар удалился, и какой-то оборванец в полуморской форме сменил его. Когда я подал ему документ, он даже не взглянул на него и сразу же беспрекословно приложил печать.