Итак, первый шаг был сделан. Надо было во что бы то ни стало скорее реализовать результат успеха, ибо лица бывалые (я же являлся новичком при советской власти) меня предупреждали, что данное разрешение может быть легко аннулировано каким-нибудь новым распоряжением или декретом. К сожалению, никаких возможностей для выезда пока не представлялось. В отчаянии ходил я с моими спутниками каждый день на станцию, и все напрасно. Наконец, на третий день нам посчастливилось. На запасных путях расположился воинский эшелон, отправлявшийся в Ростов. Многие такие же несчастливцы, как и мы, обращались к эшелону с просьбой взять с собою, но все напрасно; всем им отказывал в самой категорической форме комендант эшелона, какой-то грубый на вид человек, из бывших писарей. Мы повели на него атаку иначе и в результате, после обеда с водочкой и закуской, мы все четверо получили милостивое разрешение следовать с его эшелоном.
На другой день, к нашему горю, вышло новое распоряжение о воспрещении выезда из Новороссийска кому бы то ни было, без получения служебной командировки, и с предварением, что все уезжающие без специального командировочного пропуска будут арестовываться как собирающиеся скрыться из Новороссийска контрреволюционеры. Я сбегал к нашему вагонному комиссару узнать его точку зрения на этот счет. Он, однако, меня успокоил, сказав, что сумеет нас провести, но просил нас всех придать своей внешности возможно более пролетарский вид, что мы по мере имевшейся у нас возможности и выполнили.
За час до фиксированного отхода поезда мы были уже на вокзале. Поезда еще не было. Наконец, его подали. Это был ряд товарных вагонов и два-три классных, с разбитыми стеклами. Вагон, специально отведенный благодаря настойчивости нашего комиссара исключительно под наш эшелон, оказался уже набитым доверху какими-то людьми, по-видимому, преимущественно разбегавшимися с фронта солдатами, везшими в мешках мануфактуру, расхватанную при массовых грабежах Новороссийских пакгаузов и складов. Как мы ни предлагали этой компании покинуть наш вагон, уверяя, что он специально забронирован за нами, они категорически отказались, так что уже некоторые из состава эшелона (были там и семейные) стали пытаться устроиться в товарных вагонах, где, впрочем, было тоже очень тесно, потому что с момента их подачи в эти вагоны непрерывно лезли мешочники, солдаты и бабы, давя друг друга и отчаянно при этом ругаясь. Не знаю, чем окончилось бы дело, если бы не вмешательство нашего комиссара. Его манера ругаться и настойчиво, чуть ли не с револьвером в руках, добиваться своего, принесла свои плоды; комендант станции дал наряд красноармейцев, которые после кратковременной схватки с засевшими в наш вагон, очистили его, после чего мы все, числом около 30 человек, благополучно в нем водворились под крики и проклятия изгнанных. Около вагона наш комиссар расставил часовых с ружьями, которые и не впускали в него никого до самого отхода поезда.
Вскоре после отхода поезда из Новороссийска в дверях вагона появился военный контроль. Наш комиссар не пустил его дальше дверей, заявив, что в вагоне едет исключительно состав такого-то учреждения. Контроль удовлетворился предъявленным общим мандатом и не сверили общее количество ехавших с пропуском, выданным на сотрудников этого учреждения с их семействами. Комиссар предупредил нас, чтобы мы по отношению к остальным сотрудникам все же держались как свои люди.