На следующий день довольно медленной езды, с частыми остановками, мы подъезжали к Екатеринодару. Дорога вдоль полотна была для меня знакома, но теперь весь путь был усеян трупами лошадей, павших при отходе армии генерала Деникина. Мост через реку Кубань был взорван, и потому поезд доходил только до него.
Надо было выгружаться. Погода была дождливая, до станции Екатеринодар — версты две, и нам лично не было бы возможности поднять все вещи, которые были с нами, если бы не группа каких-то мальчишек, ожидавших поезд, которая за плату перенесла наши вещи через мост и доставила их на вокзал.
Перед самым мостом стоял военный контроль, которого, казалось, нельзя было избежать. Однако мы все как-то благополучно прошмыгнули, и только один из моих спутников был задержан; однако, после разговора "по душам" наедине, и он был выпущен.
Прибыв на вокзал, мы стали придумывать, что делать дальше. Широкие полномочия коменданта эшелона, к которому мы присоединились, были внушительными только в Новороссийске. Здесь же с ними никто не хотел и считаться. Эшелону предложили ждать очереди посадки, а желающих уехать на вокзале была такая масса, что можно было рассчитывать провести на вокзале несколько дней. Опасаясь, что нам четверым будет еще хуже без комиссара, мы решили его обрабатывать дальше и отправились в один из ресторанов, которые в то время в Екатеринодаре еще не были закрыты. При выходе из вокзала часовые спрашивали документы. При этом вокзальная Чека многих задерживала. Предъявленный же мною паспорт, хотя и не имел признаков пропуска, почему-то произвел хорошее впечатление, и меня свободно пропустили.
Когда мы возвращались из ресторана обратно, наш комиссар был всецело на нашей стороне и обещал сделать решительно все, чтобы повезти нас дальше. Придя на вокзал и проходя через его здание, я впервые видел картину, которая меня поразила, но к которой я впоследствии в Советской России вполне привык. Все залы, в буквальном смысле слова, были завалены людскими телами, которые покрывали их сплошным ковром. Лежали на шкафах, на балюстрадах, друг на друге в проходах и просто на полу. Между тем приходилось идти по этому морю людей, поминутно оступаясь и рискуя упасть. В буфете, который раньше всегда был завален закусками, теперь можно было лишь с трудом получить одну тарелку какой-то черноватой бурды.
Наш комиссар тем временем навел справки и установил, что поезд на Ростов, с которым мы могли бы двинуться в путь, отходит в тот же день вечером. Какими-то неведомыми путями ему удалось выхлопотать для своего эшелона особую теплушку. Нас он таинственно провел куда-то на запасные пути к одиноко стоявшему товарному вагону и предложил нам немедленно в него погрузиться без билетов со всеми вещами и ждать, что мы и сделали. Через час томительного ожидания, — в полной темноте, ибо тем временем уже наступил вечер, — началось составление поезда. Нас то отцепляли, то прицепляли по несколько раз и, наконец, подвели к станции. Услышав где-то поблизости голос нашего комиссара, мы обрадовались. Он отпер вагон (погрузив нас, от повесил на вагон свой замок и запер нас на ключ), и, наконец, мы увидели свет фонаря.
Станционные агенты Чеки проверяли по списку нашего эшелона количество лиц, подлежавших погрузке в этот вагон и поодиночке их пропускали. В самый вагон они, по счастью, не заглянули. Мы забились в самый угол и в большом волнении дожидались результатов. Наконец, проверка окончилась, и контроль удалился к следующим вагонам.
В темноте, при слабом свете одного огарка, трудно было разглядеть лица, видно было только, что какие-то люди шмыгали взад и вперед из вагона, и что он постепенно наполнялся вещами и людьми. Вместо вечера поезд отошел лишь на следующее утро. В вагоне оказалось около 35 человек. Значит, в него, все-таки, сумели проникнуть посторонние. Один из моих спутников узнал в числе вновь попавших своего знакомого и, указывая на него, шепнул мне, что это — видный донской генерал, лежавший в сыпном тифе при эвакуации Новороссийска и потому не смогший выбраться со всеми, теперь же под видом ветеринара с другим офицером пробирающийся к себе на Дон.
Наш комендант почему-то счел нужным привязаться к одному из новых пассажиров и предложил ему покинуть вагон, так как он не из состава эшелона. Между ними начинается длительная перепалка. И тот, и другой повышают тон, стараясь запугать друг друга своей коммунистичностью и весом в партии. Наконец, для вящей убедительности, наш комиссар вытаскивает из кармана револьвер, направляя его на спорщика. Этот аргумент оказывается сильнее всех других, и тот сдается, покидая вагон на одной из ближайших станций.