Днем мы бесконечно стоим на узловой станции Тихорецкой. Наш вагон не трогают, но остальные весьма основательно пересматриваются чекистами. В воздухе висит площадная ругань, слышен бабий визг. Кое-кого схватывают и арестовывают. Мешки с мануфактурой у многих отбирают. От нечего делать выхожу на станцию. Та же грязь. Всюду коммунистические плакаты, листовки, воззвания, портреты новых кремлевских владык. Около перрона стоят лишь теплушки или сплошь исковерканные классные вагоны. Зато на запасных путях много вагонов первого класса и довольно чистых, обращенных в жилые помещения.
Через некоторое время выезжаем и сравнительно быстро доезжаем до предпоследней станции перед Ростовом — Батайска. К ужасу своему, видим, что мы буквально покрыты вшами — явление в Советской России обычное, так как вагоны, очевидно, никогда не дезинфицируются. Уже темнеет. На этой станции — опять основательная проверка документов. Кто-то сообщает, что Батайская чрезвычайка в последнее время весьма свирепствует, стараясь ловить буржуев, не успевших скрыться через Новороссийск и теперь возвращающихся обратно на Ростов и далее.
Наш комиссар поэтому принимает свои меры предосторожности. Он становится перед выходом, рекомендует всем молчать, не зажигать света, и ждет прихода властей. Наконец, по лязгу оружия, мы слышим, что контроль подошел. Пытаются войти, но наш комиссар не пускает — "Все свои, не беспокойтесь, вот мандат и списки. Посторонних никого". — Сердце у нас стучит. Волнуемся, а вдруг как войдут. Один солдат все же вскакивает в вагон. Оглядывает всех, пытается считать число сидящих, но ему говорят, что некоторые уже сошли в первый момент, пока к каждому вагону не подошли часовые.
— Да не беспокойтесь, тут все советские служащие, — говорит ему кто-то.
— То-то же, — замечает чекист, спрыгивая из вагона, — а то тут много белогвардейской сволочи таскается в последнее время. Так нам наказ даден их ловить!
Скоро поезд трогается, и мы доезжаем почти до моста через Дон. Дальше путь так забит вагонами, что в Ростов из нашего состава уезжает только один вагон с какими-то крупными большевистскими деятелями, прицепленный в Екатеринодаре, а нас бросают на путях, кто говорит — до ночи, кто — до утра. Постепенно многие разбирают свои пожитки и пешком пускаются в Ростов. Нам приходится ждать до утра, потому что с нами слишком много вещей.
Утром вагоны почти пустые. Все уже успели разойтись. Когда поезд останавливается у семафора, около переезда, недалеко от станции, я и мои спутники предпочитаем покинуть вагон, складываем вещи и переносим их в ближайшую будку, потом нанимаем каких-то носильщиков, которые берутся нести нашу поклажу. Еще рано, город спит, и мы благополучно по боковым улицам добираемся до дому.
Летом 1920 года мне по делам пришлось поехать в Азов. Желая познакомиться с условиями речного транспорта, я взял специальное служебное удостоверение на проезд в Азов на пароходе. Последним этапом всех мытарств для получения билета служит местная водная Ортчека, которая выдает пропуска. Отправляюсь за этим пропуском и делаюсь свидетелем следующей любопытной бытовой сценки, характеризующей служебные отношения в специфических советских учреждениях. Чека помещается в грязной большой комнате старой гостиницы для приезжающих. В ней находятся несколько молодых людей в матросках и кожаных куртках, которые открыто играют в карты. Осведомляюсь, могу ли я получить пропуск в Азов.
— Подождите, еще не пришел уполномоченный, — следует краткий и вразумительный ответ.
Приходится терпеливо ждать. Действительно, немного спустя появляется некто, должно быть, сам уполномоченный, которого другие сотрудники Чеки, однако, попросту величают "Митькой". Он просматривает документы у ожидающей его публики. Некоторым милостиво выдает пропуск, другим категорически отказывает. Не стесняясь присутствием женщин, один из агентов Чеки громко заявляет:
— А ну-ка, Митька, махни пропуск моей б… Лидке. Ей что-то хоцца прокатиться в Азов.
Пожелание его немедленно удовлетворяется уполномоченным. Через некоторое время я, получив разрешение на поездку, спускаюсь к Дону.
Много пустых барок, выброшенных на берег, растаскиваемых на дрова. Пристаней нет; они разваливаются, не ремонтируясь. Вдоль берега стоят несколько пароходиков с реющими в воздухе полинялыми красными флагами. Солнце палит нестерпимо, и публика, которой набирается очень много (канун воскресенья), не знает, куда спрятаться от палящей жары под открытым небом. На пароход решительно никого не пускают. Наконец, прибывает контроль, просматривающий пропуска и ловящий безбилетных. Начинают пускать на пароход. Пока вновь удалось навести порядок, все безбилетные и бездокументные уже успели проникнуть на пароход. На пароходе уже все углы забиты людьми. Жара, в особенности в центре парохода у машины, такая нестерпимая, что пот со всех льет ручьями. А народ все прибывает и прибывает. Не только что яблоку негде упасть, но и перышку не найдется места в этой сплошной массе распаленных, с трудом дышащих людей.