Но вот и день отъезда. С утра я направляюсь в приемную Донисполкома, где в таком же напряженном ожидании как я томятся еще человек двести (распределение касается и мест в так называемых "делегатских", т.е., классных вагонах). Наконец прибывает и сам товарищ секретарь. Его облепляют со всех сторон. Мне, к величайшей радости, удается получить номерки на все 3 места, и я сейчас же отправляюсь на центральную станцию, где происходит самая выдача билетов. Здесь у одного окошка собираются и едущие со скорыми поездами на Москву, и с пассажирскими по разным направлениям. Приходится проталкиваться к окошечку и слышать по своему делу массу попреков:
— Ишь ты, буржуй, имеет право ехать на скором и билеты вне очереди получает. А наш брат красноармеец стой в очереди по нескольку дней, не жрамши.
Другой останавливает недовольного.
— Черт с ним, оставь его. Должно комиссар какой с важным делом.
— Да, знаем какое — очевидно спекуляция, — возражает первый.
В результате перебранки и проталкивания (причем мне несколько раз грозит опасность быть выброшенным вовсе из комнаты) я у цели. Кассир, выдавая плацкарты, пытается, как обыкновенно, спекульнуть на общей суматохе и волнении отъезжающего, чтобы оставить лишнюю плацкарту за собою: он пытается вручить мне две плацкарты вместо полагающихся трех, и только потому, что я не очень тороплюсь отойти от окошечка, это ему не удается, и он с нескрываемым неудовольствием отдает мне третью плацкарту.
Возвращаясь домой, я заезжаю в учреждение, снабжающее командировочных продуктами на дорогу, которое и получаю в размере по увеличенному масштабу на дальнюю поездку в виде: 7 фунтов хлеба, 1½ фунта соли, коробки спичек и 70 папирос. Это считается, что я удовлетворен пайком на две недели.
Дома идет наспех ликвидация имущества, которое не берется с собою.
В 6 часов вечера я отправляюсь с частью вестей на вокзал и беру носильщиков. Новый наш знакомый по комендатуре рекомендует сдавать вещи заблаговременно, пока еще нет наплыва публики. Знакомит меня с весовщиком, который взимает сам и дает указание, сколько нужно дать агенту военно-контрольного отдела, чтобы он вовсе не смотрел вещей. Все идет как по маслу. Показывают меньший вес груза, чем есть на самом деле (провозить в багажном вагоне может всякий только по 10 пудов на билет), а контролер дает 17 билетов с надписью на каждом "багаж досмотрен".
После этого мы идем в помещение бывших парадных комнат вокзала, а ныне комнат, куда комендатура помещает своих знакомых для ожидания поезда. Когда поезд подается, приходится идти наблюдать за погрузкой. Здесь опять дается порядочная сумма кондуктору. Потом погружаемся в вагон. Случайно едет еще один знакомый, и нам удается всем устроиться в одном четырехместном купе бывшего международного вагона.
Поезд должен отойти в 11 часов вечера. Народу очень мало, потому что никого, не имеющего плацкарты, на перрон не пускают. Ждем отправления поезда и, так и не дождавшись, укладываемся спать. Он уходит только на следующий день утром.
Скорые поезда между Ростовом и Москвой ходят очень прилично, и потому без замедления мы доезжаем до Таганрога. Здесь на вокзале происходит форменное сражение железнодорожной администрации с целой оравой разнузданных матросов. Хотя первые и указывают, что этот поезд служебный, и в ходу лишь один раз в неделю, что в нем все места нумерованы, и что вскоре идет ежедневный пассажирский поезд, на который матросы и могут сесть, последние все-таки порываются силой войти в наши вагоны. Наконец, вызывают военный караул, и инцидент исчерпывается не в пользу матросов.
На некоторых других станциях я выхожу и убеждаюсь, что по мере удаления от Ростова цена на муку и другое продовольствие возрастает. Международный вагон, в котором мы едем, хотя и грязнее прежнего (о постельном белье, разумеется, и мечтать не приходится), во всяком случае, во сто крат опрятнее делегатских вагонов. Преимуществом его является еще то, что количество едущих строго согласовано с числом мест, тогда как во всех остальных вагонах, в том числе, и делегатском, набивается народу сколько угодно. В нашем вагоне, как в старое время, есть проводник, который на ключе держит свою каморку, содержимому которой может позавидовать любой продпункт. Мой спутник по купе, знаток по части спекуляции, сообщает, что ловкие проводники зарабатывают каждый раз не менее миллиона рублей советскими на таких рейсах. Разумеется, им приходится делиться частью барышей кое-с-кем из администрации и с заградилками.
Путь нашего следования лежит через Донецкий бассейн, и приходится видеть воочию всю обратную сторону "советской электрификации": бесконечные ряды стоящих заводов, шахты, с развалившимися зданиями и трубами. Общий вид какой-то космической катастрофы, какого-то всеобщего разрушения. Вот где бы побывать иностранцам, прислушивающимся к старым большевистским песням о "новом курсе". В Никитовке, центре Донбасса, поезд стоит дольше, и, как ни странно, отсюда начинается, из-за недостатка в топливе, участок самого скверного движения вплоть до Харькова, несмотря на то, что поезд идет по территории одного из наиболее мощных каменноугольных бассейнов в мире. В Никитовке наносится первый визит поезду со стороны агентов Чека и военно-продовольственного контроля. В наш вагон, как мне и предсказывал устроивший нас в Ростове чин вокзальной комендатуры, однако, никто, действительно, не заглянул.